Октем Эминов - Дело возбуждено... (сборник)

— Друг наш! — обратился он к председателю поссовета. — Ради охоты я готов жизнью пожертвовать, но есть кое-что поважнее. Если вы действительно хотите, чтобы мы с вами поохотились, помогите нам сначала заняться делами.

Я подробно рассказал радушному хозяину, что привело нас сюда. Вижу, он сник… Рамазанов это заметил:

— Что, Акбасовы ваши родственники?

— Понимаете… Село — это одна семья. — Председатель говорил медленно, осторожно подбирая слова. — Один организм. Если, скажем, у человека ноготь сломается, то эта боль всему телу передается… Но изобличение преступников, если они тут обнаружатся, входит в мои обязанности. Помогу вам всем, чем могу. А охота, конечно, откладывается.

Он повел нас куда-то. Шли мы не то по тропинке, не то по лестнице, круто ведущей вниз. Дворы здесь огорожены каменными оградами метровой высоты, идущих навстречу женщин с кувшинами воды нам приходилось пропускать, прижимаясь спиной к стенам. Я один раз оглянулся, и мне показалось, что домишки сидят друг у друга на плечах. Подумал, что если нижний дом свалится, то другие один за одним посыплются вниз. И еще меня удивило, как легко, будто козлики, носились вверх-вниз совсем маленькие ребятишки. Древние старухи иногда подходили к калиткам своих дворов и пристально всматривались в нас: нет ли среди нас знакомых? А старики, сидевшие по двое, по трое на камнях, не подавали признаков жизни. Настоящие идолы. У нас, когда старики соберутся, сразу начинается веселье — подзуживают друг друга, смеются без умолку. Эти, мне показалось, навсегда забыли и смех и беседу, каждый ушел в себя, каждый решает очень важный вопрос. Вся мудрость мира, казалось, воплотилась в этих безмолвных, неподвижных фигурах.

Я дотронулся до плеча нашего провожатого: мол, зря проходим мимо них — они что-нибудь знают о родителях Ханум, а может быть, и об оставленном ей наследстве. Он махнул рукой:

— Что ты! Нам не они нужны, а их родители и старшие братья. Те знают больше. Это ж малые ребята по сравнению с теми.

Что это за люди могут быть, сколько им лет, если он этих называет «ребятами»?! Я был так удивлен его словами, так задумался, что не рассчитал своих шагов и чуть не сел на спину идущему впереди нашему другу. Он как раз остановился у одного двора. Мы подождали отставшего капитана Рамазанова, потом, пригнувшись, протиснулись в низкую и узкую калитку и очутились в широком дворе. Внутри двора, вдоль ограды, стояли штабеля кизяков. В коровнике мычали коровы, где-то блеяли козы, кудахтали куры. Из дома на веранду вышел человек и стал махать нам. Эти знаки мы поняли как приглашение войти. Наш провожатый сказал:

— Поняли, какой у него слух? Калитка скрипнула, а он уже услыхал… А бурку видите на нем? Знаете, сколько она весит?.. Даже молодому ее тяжело носить. Этот старик родился в 1892 году. Книги сохранились, о нем есть запись. Его, конечно, стариком можно назвать, но проживет он еще долго.

Старик не стал ждать, когда мы поднимемся на веранду, спустился сам по деревянной лестнице. Если вглядеться, было видно, что все-таки он очень старый. Его рукопожатие было как прикосновение наждачной бумаги, кожа ладони уже потеряла эластичность. И весь он был похож на высохший урюк, кожа, казалось, приклеилась к костям. Но бодрый и жизнерадостный старик. Поздоровался очень приветливо, серьезно стал слушать председателя поссовета. Тот говорил ему что-то долго, а он все слушал внимательно. Когда председатель замолчал, старик вдруг начал смеяться тихим, похожим на журчанье ручейка смехом.

Не переставая смеяться, вывел нас со двора и повел по той же тропке обратно наверх. Через два дома мы вошли в совершенно пустой двор. Не слышно было ни мычания, ни блеяния. Никаких штабелей кизяка. Короче говоря, никаких признаков жизни. Я сначала не понял, зачем нас привели сюда. Но старик так же резво подвел нас к двери дома, вынул ключ, отпер замок. Мы вошли в комнату. В ней было темно, старик отодвинул занавеску. Стало видно бедное убранство: постель, покрытая дешевым одеялом, посреди комнаты сандал — печка для обогрева комнаты зимой. Между окнами в рамке висела фотография. Старик снял ее и передал мне, он, наверное, считал меня здесь главным или наиболее заинтересованным лицом. До этой минуты он вел себя с нами как с глухонемыми, а сейчас заговорил:

— Акбас, отец Ханум, — показал он на скромно одетого пожилого человека на фотографии. — А это Зунзула, мать Ханум… Вот и сама Ханум.

Ханум сидела между родителями. Совсем юная, необыкновенно красивая, в цветастом нарядном платье. Старик еще что-то прибавил. Рамазанов показал рукой в окно и перевел: