Владимир Лорченков - Гавани Луны

Ну.. – сказала она.

Не стану настаивать, – медовым голосом сказал я.

Что у вас вообще происходит? – спросила она вдруг.

Мне кажется, она уехала надолго, – сказал я.

Думаю, она бросила меня, – признался я, наконец.

И это вогнало тебя в депрессию, – сказала она.

Понятно теперь, почему мне приснился этот сон, – сказала Люба.

Видимо, ты так сильно хотел убить ее за то, что она тебя бросила, что твое желание материализовалось и проникло в меня.

Я бы с удовольствием проник в тебя сейчас, – сказал я.

Пошляк, – сказала она.

Тебе это всегда нравилось, – сказал я.

Сучка, – сказал я.

Грязная потаскушка, лживая кошелка, – сказал я.

Прекрати, – сказала она.

Заткнись, проститутка, – сказал я.

Заткнись и слушай, что тебе говорят, – сказал я.

Снимай свои чертовы трусики, надевай свое лучшее платье и приезжай сюда, чтобы подползти к дверям моего дома на коленях, дрянь, – сказал я.

Поче… – сказала она.

Без разговоров, – сказал я.

Она замолчала по-настоящему. Я, безусловно, рисковал. Кто знает, может быть ее привычки за эти пять лет изменились? Но нет.

Ох, я вся теку, – сказала она жалобно, но уже с долей игривости.

Зачерпни между ног и размажь по лицу, – сказал я.

Или подожди, и я сам это сделаю, – сказал я.

Гребанная потаскуха, – сказал я.

Мое лицо горело, в ушах было ощущение высоты в пять километров над уровнем моря, и кровь шумела, как при высоком давлении. Я не очень-то понимал, что говорю. У меня начинался обычный гон, в самом его зверином смысле. Я дико хотел трахаться, и, если бы на моем пути к женской дыре встал человек, убил бы его.

Впрочем, мы так и поступаем, правда ведь?

Хватит, а то я сейчас кончу, – сказала она.

Давай, – сказал я.

Приезжай, дрянь, – велел я.

Она вновь замолчала.

А я сосредоточился, и стал выкликать ее, словно испорченная женщина – бурю.

Я представил себе кровь Любы океаном, а себя – злым колдуном, взятым в путешествие ничего не подозревающими испанцами к Эльдорадо. Если бы они узнали, что я делаю по ночам, то сожгли бы меня в клетке с соломой, прицепив ее к носу корабля. Но они крепко спали. И я бродил по ночным палубам, поскрипывающим и пошатывающимся, и лил кровь крыс на плещущиеся в трюмах воды. На следующий день разражался ураган и экспедиция сходила на нет. Я плескал колдовским пометом в кровь Любы и звал ее воды к себе, словно я был Луна, и она – Океан. Я сжал зубы и кулаки, так крепко, что из-за нестриженных вторую неделю ногтей на моих ладонях выступили кровавые полумесяцы. Я представлял, что зажал в них складки ее мохнатки, и властно распоряжался ими по своему смотрению. Люба прерывисто молчала. Я распалился и вонзил в ее мохнатку сто тысяч раскаленных крючьев. Развернул ее, словно нелепый мясистый цветок, и подвесил в сумрачной шахте. Повиси– ка здесь, милая, прошептал я, и оставил ее стекать каплями белесой слизи на соляные полы. Давай, подумал я. Приди ко мне. Я больше, и, согласно закону притяжения, ты должна быть влекома ко мне. Падай на меня. Обрушься. Давай, сучка, велел я ей в мыслях, и, глядя на себя в зеркало, величаво выпрямился.

Прекрати, – сказала она вдруг.

Что? – показно удивился я, не ослабляя хватки,

Мне почему-то очень сильно захотелось тебя видеть, – жалобно сказала она.

Теперь молчал уже я. Дело было сделано. Я посеял в ней лихорадку своего желания. Слюнявый поцелуй оспы, вот что я передал ее слизистым оболочкам в то время, как она раздумывала у телефона, ехать ли ей ко мне, и куда запропастилась Рина. Мы, кстати, вспомнили о ней одновременно.

Но что ты сделал с Риной? – спросила она.

Клянусь тебе, – поклялся я с чистой совестью, – я не знаю, где Рина.

Стал ли бы я звать тебя сюда, если бы она была тут? – сказал я.

Не знаю, – жалобно сказала она, – мне так отчетливо привиделось во сне, что на твоей кровати лежит мертвая девушка…

Скажи мне честно, ты убил ее? – спросила она.

Я все равно приеду, – посулила она.

Нет, – сказал я, – я не убивал Рину и даже не знаю, где она.

Она сорвалась черт знает куда, и сейчас, наверняка, спит в постели в тремя мужиками, вся в засохшей сперме, – предположил я.

Ее нет дома вот уже четвертый день, а выяснять, где она, у меня нет ни малейшего желания, потому что я опустошен, – признался я.

А кровать? – спросила она.

На моей кровати нет Рины, – сказал я устало.

Хорошо, я уже выхожу, – сказала она.

Надень чулки, – сказал я вспомнив кое что.

Я легла в них, и еще не снимала, – сказала она.