Мила Бояджиева - Жизнь в розовом свете

Шарлотта невинно пожала хрупкими девичьми плечами: - Хотела как лучше. Хотела устроить взаимовыгодную сделку: обеспечить тебе отдых, а квартире присмотр.

- Ты действительно бросила пустой дом?

- Если бы! Остались Эркюль и Клермон. Клермон - похож на Паваротти, только почему-то не поет. Это хозяин верхней квартиры, где идет реконструкция. Он умолял меня не уезжать, пока не закончится работа с проводкой труб. А Эркюль - Эркюль само обаяние. Похож на сыщика Пуаро, хотя и кот.

- Господи! Фантастическое легкомыслие! Столько денег и сил вбухала в отделку своей квартиры, а теперь бросила её на произвол судьбы. А если её зальют? Погибнут твои уникальные ковры, картины, библиотека! Франсуаз возмущенно фыркнула. - Не понимаю!

- Я оставила ключи соседке в доме слева. Она будет кормить кота и разыщет меня в случае необходимости.

- Когда уже будет поздно! Ах, разбирайся сама. Я-то, к сожалению, ничем помочь не могу, даже если б очень захотела. Сама знаешь - у нас горячка по поводу нового экстракта.

- А, того самого, что получают из половых гормонов горилл? взвизгнула Шарлотта.

- Тсс! Секрет фирмы.

Они покосились на пожилого господина за соседним столиком, упорно смотрящего в свою тарелку, и дружно расхохотались.

...Сколь беззаботно чувствовала себя в тот вечер Франсуаз и как близка она была к катастрофе. Мысль о пустующей квартире явилась сразу же, как только в ослепительном болью сознании забрезжило первое разумное желание бежать! Словно скрываясь от преследования, Франсуаз помчалась в Брюссель.

Она взяла ключи у соседки Шарлотты, которую предупредила о появлении гостьи и, едва войдя в гостиную, рухнула на диван. Только сбросила туфли и клетчатый жакет. У дверей оставила брошенным чемодан с прелестными летними вещами, которые она купила в Тайланде.

Придя в себя, Франсуаз включила лампу под шелковым абажуром и с удивлением обнаружила, что проспала несколько часов на неудобном, обтянутом алой парчой диване. Прямо на её ногах, грея их глянецево-черной шкуркой, возлежал феноменально усатый кот. Усы и кончик мордочки были ярко-белыми. Кот щурил на свет янтарные глаза и смачно зевал розовой пастью. - Привет сыщик, - сказала Франсуаз.

Зажигая везде лампы, она обошла квартиру, столь же отличающуюся от её дома, сколь несхожими были они с Шарлоттой. Только все вышло как бы наоборот: спортивная, энергичная Шарлотта предпочла дворцовый стиль, так идущий королевской стати Франсуаз.

Но если модерновое жилище парижанки поддерживалось в идеальном порядке, то в покоях Шарлотты царил художественный беспорядок: создавалось впечатление, что здесь обитала веселая студенческая компания книги, вещи, посуда валялись в самых неожиданных местах: взяв с изящного, инкрустированного слоновой костью кофейного столика туфельку на высоченной шпильке, Франсуаз вспомнила, что в семействе Шарлотты водились нефтяные магнаты и шизанутые художники, а у неё самой постоянно менялись юные приятели авантюрного типа. Все это придавало роскошной обстановке оттенок куртуазности. Франсуаз почему-то казалось, что именно так должен выглядеть дорогой бордель эпохи Манон Леско.

На улице Мольера, где находился этот изящный трехэтажный дом, особняки по меньшей мере, столетнего возраста. И каждый - очарователен в своей элегантной парадности. Шарлотте принадлежал весь второй этаж. Здесь были камины, витражи, вазы, картины, статуэтки, а главное - огромный полукруглый эркер с балконом в самой большой и нарядной комнате.

Распахнув двери, Франсуаз вышла на балкон. Прямо перед ней покачивались ветви могучего каштана. Каждый темно-зеленый разлапистый лист был величиной с большую тарелку, а цветы в тяжелых, торчащих свечами соцветиях, по архитектурной сложности напоминали орхидею. Причудливо выгибались вокруг пушистой бронзовой сердцевиной бледно-розовые лепестки, в воздухе стоял пряный, чуть терпкий аромат и шелковистый гул суетящихся в венчиках пчел.

Кажется, впервые Франсуаз почувствовала изгнанной с праздника жизни. Все прекрасное, радостное, увлекательное теперь было отделено от неё стеной горя, от которого некуда спрятаться. От безысходности несовместимости весеннего ликования с собственной болью, у бедняжки полились слезы. А ведь она была далеко не слезливой дамой.

"Я несчастна, - сказала себе Франсуаз. - Я старая, обманутая, никому ненужная. И никогда никто уже не скажет мне, что лишь для меня распускаются и благоухают все цветы мира".