Мила Бояджиева - Жизнь в розовом свете

- Ты всегда изображала из себя гурманку.

- Поверь, Ди, с этим не сравнилась бы и кухня "Максима". Но пока мы блаженствовали, небо стало серым и все вокруг как-то странно замерло. Лебеди попрятались в своем плавающем домике, официантка забегала, сдергивая со столиком скатерти, цыган со скрипкой исчез на кухне. Опустошив тарелки, мы спешно расплатились и побрели к остановке трамвая, держась за руки, потому что надо было взобраться наверх по крутому склону, а меня здорово пошатывало. Ты ведь не хочешь знать, что я чувствовала?

- Ты была счастлива. И обмирала от того, что помогла понять, как и почему это случилось. Да и вообще, что это за штука такая - сумасшедшая радость от того, что твою ладонь сжимает его рука.

- Правда, Ди... Такое происходит лишь однажды - душа предчувствует это и замирает, боясь упустить драгоценные мгновения. А они проходят, проходят и с каждым прощается твоя боль, затаившаяся в тени ослепительного счастья... Когда мы выбрались к остановке трамвая - тяжелая багрово-сизая туча уже закрыла полнеба. Под ветвями огромного платана жались несколько человек, не прихвативших зонтик. Грег вышел на трамвайные пути, пытаясь высмотреть за поворотом звенящий вагончик. Но его не было. И тут все сорвалось с места, взвилось, затрепетало - ветви, листья, бумаги, афиши на тумбах, моя юбка, волосы, шарф... Грег обнял меня, защищая от бури несущей тучи песка и пыли. Он оказался большим и теплым, как дом, в котором прячется заблудившийся путник. Мы крепко зажмурились, спасаясь от шквала, и оказались совсем одни - одни в целом свете.

Так и стояли, среди тьмы разбушевавшегося ливня, укрытые как в шалаше ветвями платана.

Когда мы вернулись со своего необитаемого острова - никого вокруг не было. Буря пронеслась, трамвай увез промокших людей, а вокруг нас, словно очерченный волшебной палочкой, светился круг сухого асфальта.

Мне повезло. В моей жизни был тот самый поцелуй - единственный, ради которого стоило появиться на свет.

- Извини, что я подтрунивала. - Ди, давно отложившая вязание, смотрела на свои сморщенные, в крупных коричневых крапинках руки. - Не из зависти. Просто не знала, как должна вести себя. Ведь давно уже поняла, какая я дрянь. Прости.

- Неправда. Мы же договорились не лукавить. Тебе не за что извиняться. Я в самом деле так думаю...Теперь, когда огонь так далеко, что можно смотреть, не зажмуриваясь.тогда это было трудно.

...На следующий день мы сели в поезд, идущий к адриатическому побережью. Там в маленьком доме в окрестностях Триеста жила бабушка Грега, вышедшая замуж за итальянца давным-давно и давным-давно овдовевшая.

У нас было совсем мало денег, пришлось взять билеты в четырехместное купе со стеклянными, все время лязгающими дверями. Наши соседи - унылая дама с пятнадцатилетней прыщавой дочкой - говорили по-итальянски и старались не смотреть на нас... Очевидно, мы до неприличия излучали взаимное притяжение.

Ночью в купе стояла тяжкая духота. Иногда в разъехавшиеся двери врывался сквозняк и грохот,заставляя обмирать сердце. Мы впервые спали рядом, в одном помещении - Грег на верхней полке, а я внизу. До утра я держала его протянутую ко мне руку.

...Бабушка приготовила ботвинью из свекольных листьев. Мы очень старались понравиться друг другу, как будущие родственницы. И, кажется, получилось. Я была готова любить всех и все, что имело отношение к Грегу. Помню, как смотрела в его спину, обтянутую клетчатой фланелевой рубашкой и замирала от умиления. Боже, как я любила эту рубашку, забор, на котором лежала его рука, его падающие до плеч волосы. Я пыталась остановить внутри себя это мгновение и понять: вот он - мой человек! Единственный из миллиарда мужчин, существующих на Земле, именно тот, который необходим мне больше собственной жизни.

Ночью мы стали мужем и женой, сбросив на пол шерстяной матрац с узкой скрипучей кровати. Бабушка спала за стеной и нам не хотелось шуметь. Но огромный дубовый шкаф, возвышавшийся над нами подобно доброму великану, берег нас.

До сих пор не знаю, бывает ли лучше тем, кто остался вдвоем.

Эх... потом было много всего, так много! Целая ювелирная лавка драгоценностей. Сколько раз я перебирала их, любуясь каждым сияющим пустячком. Ведь все они, не сомневаюсь, были сотворены Великим мастером. Лишь тогда я впервые почувствовала, что такое Бог.

Мы были одни в сосновом лесу, устланном таким ярким, нежным, пружинящим мхом, что он казался неземным. А в изумрудном бархате, словно пасхальные яички, светились шляпки красных, оранжевых, лиловых сыроежек.