Владимир Данихнов - Колыбельная

Кто-то коснулся ее руки, и Аня расслышала недовольный голос: слышь, вставай, чего лежишь, это тебе не гостиница, иди спи где-нибудь еще, бомжара. Она с трудом повернула шею: ей показалось, что каждый ее мускул скрипит от натуги. Аня моргнула, пытаясь различить лицо говорившего, но ничего не увидела, кроме размытого силуэта человека, который склонился над ней. Щеки и лоб ее пылали, в груди горел пожар, она попыталась встать, но упала. Котенок выскользнул у нее из рук и запрыгал по ступенькам вниз, отчаянно мяукая; кажется, падая, она прищемила ему хвост. Господи, прошептал голос, Аня, это ты? Боже мой, это ты или твой призрак? Господи, господи, господи… У Ани не было сил ответить. Ей казалось, что она всё еще спит. Что с тобой, боже, что с тобой такое, шептал голос, где ты была всё это время, тебя же вроде убили? Господи, надо вызвать «скорую», у тебя полис есть? Что я несу, вот придурок, надо позвонить твоим родителям.

Ее подняли и понесли на руках куда-то, она не понимала куда. Она провалилась в сон, как в глубокую яму, и на этот раз ей не снилась волшебная страна. Ей приснилось что-то черное и тоскливое, живущее в пустоте среди звезд. Аня не могла понять, живое это существо или неодушевленный предмет; может, природное явление как снег или дождь.

В час пополудни Аню повезли на «скорой» в центральную городскую больницу. Вечером того же дня специальный человек по фамилии Гордеев пил кофе из чашки, прикрепленной серебряной цепочкой к изнанке пиджака. Кофе давно остыл. На ручке чашки виднелась трещинка. Гордеев дорожил чашкой, но прекрасно понимал, что когда-нибудь она разобьется, и боялся этого дня. Он поерзал на сиденье, устраиваясь поудобнее. Служебная машина, едва заметная в темноте проходного двора, замерла в засаде между трансформаторной будкой и развалившимся каменным забором, который находился здесь без всякого смысла с незапамятных времен и мало-помалу разрушился — и в этом тоже не было никакого смысла. Через лобовое стекло был хорошо виден освещенный фасад дореволюционного дома. За высокими окнами тоскливо существовали люди в ожидании Нового года. Время приближалось к полуночи, окна гасли, и вскоре только в одном горел зеленоватый свет ночника. Возле подъезда сидела косматая дворняга, голова которой постоянно заваливалась набок; встряхнувшись, сонное животное возвращало голову в изначальное положение, потом закрывало глаза, и голова снова заваливалась набок; так повторялось несколько раз. Я старый пес, сонный пес, пробормотал Гордеев и тихо засмеялся. Шурша покрышками по мокрому асфальту, к подъезду приблизилось такси. Машина спугнула дворнягу, и та заковыляла в кусты, чтоб лежать там до наступления утра. Из такси вышел крепкий молодой человек. Он перебежал на другую сторону машины, открыл дверцу и помог выбраться молодой женщине в рыжей шубке. Она чмокнула своего кавалера в щеку. Молодой человек заплатил таксисту. Машина уехала, словно ее и не было. Мужчина и женщина немного покурили возле подъезда, о чем-то тихо разговаривая и смеясь. Гордеев различил, что мужчина курит «Донской табак», а женщина «Vogue». Впрочем, это не имело значения. Вскоре они вошли в дом. Гордеев не спеша допил кофе, протер внутренность чашки одноразовой салфеткой, скомкал салфетку и положил в бардачок, к другим таким же салфеткам, а чашку спрятал за пазуху. Вылез из служебной машины, потянулся. Было тепло, гораздо выше нуля, под ногами хлюпала вода. Гордеев с наслаждением вдыхал теплый воздух, чувствуя себя пьяным, хотя после вчерашнего свидания с Надей не выпил ни капли. Хотелось бежать, неважно куда, но Гордеев никуда не побежал: он хорошо понимал, что ему бежать некуда. Он подошел к массивной двустворчатой двери, которая вела в дом, и толкнул правую створку. Внутри пахло пылью и горелыми волосами, на полу валялись брошенные кем-то использованные петарды. Широкая лестница вела наверх, оставляя справа прячущийся в густом сумраке провал, где лежали поломанные швабры, метлы и другой ненужный хозинвентарь. Лампы, заключенные в потемневшие от времени решетки, едва тлели. Металлические ступени откликались при ходьбе: бум-бум-бум. Гордеев провел рукой по деревянным перилам, кожей ощущая глубь десятилетий, из которых вынырнул этот старый дом. Здесь всё преувеличено, подумал он: и лестница, и двери, и потолки. На третьем этаже он свернул налево, отворил незапертую дверь и вошел в темный коридор, в котором пахло жизнью: за первой дверью сегодня ели жареную курицу, за второй не вынесли использованные подгузники, за третьей много курили. Гордеев ударился коленом о ручку оставленного посреди коридора велосипеда и едва сдержал проклятье. Сделав еще пару шагов, он вовремя заметил пирамиду старых кастрюль и аккуратно обошел ее. Нужная дверь находилась в конце коридора. Гордеев достал ключ. Дверь отворилась с легким щелчком. В квартире было прохладней, чем в коридоре. Пахло чистящим средством. На крючке, вбитом в стену, висела рыжая шубка. В глубине квартиры, отражаясь в захватанном зеркале, мерцал слабый свет, слышались приглушенные голоса. Гордеев аккуратно обошел беспорядочно сваленную на полу обувь и осторожно заглянул за угол. Дверь в гостиную была приоткрыта. На диване, боком к Гордееву, сидели мужчина и женщина, перед ними на табуретке расположилась бутылка шампанского, слева и справа от нее — бокалы на тонких ножках. В бронзовом подсвечнике горела свеча. Пятна света колебались на лицах двух человек, которые что-то говорили друг другу, взявшись за руки. Гордеев извлек из кобуры пистолет и шагнул в гостиную. Женщина, увидев его, сначала не поверила глазам, а потом вскрикнула и отодвинулась, закрыв лицо руками; мужчина остался неподвижен. Гордеев заметил у стены стул, поставил его посреди комнаты и уселся напротив дивана. Мужчина смотрел на Гордеева пристально, как будто пытался сообразить: сон это или не сон.