Владимир Данихнов - Колыбельная

— Молодец, с этими старперами только так и надо, — безапелляционно заявила Анжелочка, — привыкли гадить где попало, пока жили при Совке. А че у тебя с губой?

— Поскользнулся и упал, — признался Саша.

— Это из-за гололеда, — объяснила Анжелочка. — Уроды в коммунальной службе с места не сдвинутся, пока кто-нибудь шею не свернет. Привыкли ничего не делать при Совке, твари.

Саша восхитился бойкой манерой Анжелочки делать выводы и пригласил ее в кино; конечно, не на быдлосеанс какого-нибудь очередного «Человека-паука», а в камерный кинотеатр, где уже неделю крутили фильмы Хичкока. Анжелочка с присущей ей непосредственностью заявила, что Хичкок идет в задницу. Почему бы им не посетить молодежный театр: там ставят экспериментальную пьесу. Саша не любил театр, но, чтоб не показать себя необразованным быдлом, принял Анжелочкино предложение с восторгом. Однако в театр они не поехали. Весь вечер Саша катал Анжелочку по городу. Анжелочка перебрала сливочного ликеру и захотела побузить, как она выразилась, в ночном клубе «Ваниль». К несчастью, клуб был закрыт на ремонт. Саша уговорил Анжелочку заехать в гостиницу. В гостинице Анжелочке поплохело. Полночи она провела в туалете, склонившись над унитазом, а Саша, чувствуя, что совершает хороший поступок, смачивал горячий Анжелочкин лоб водкой. Это событие укрепило их отношения. Жена несколько раз звонила Саше, чтоб спросить, когда он вернется домой, но Саша, чтоб избежать ненужной ссоры, предусмотрительно отключил телефон.

Человека, который разбил Саше губу, звали Иван Егорыч. Иван Егорыч после многих лет отлучки возвращался домой. У двери в подъезд он встретил Палну. Пална не хотела пускать подозрительного мужика в подъезд, но пригляделась и всплеснула руками: узнала.

— Где ж ты был все эти годы? — спросила она.

— Много где, — лаконично ответил Иван Егорыч.

Палне не понравилось отношение Ивана Егорыча, и она мимоходом заметила: сынок твой совсем опустился, ты ему скажи, чтоб почаще убирался, а то весь подъезд провонял. На самом деле из квартиры Чуркина давно ничем не воняло, но Пална упустила этот факт из виду. Она открыла дверь в подъезд: надолго к нам? Иван Егорыч не ответил. Он медленно поднимался по лестнице. Пална дышала у него за спиной, глядя в спину стареющего мужчины. На площадке четвертого этажа она свернула к себе, не без приятности размышляя, что время не щадит никого: такой крепкий был мужик, делал зарядку каждое утро, бывший полярник к тому же, но и ему не поздоровилось.

Иван Егорыч замер на площадке пятого этажа, принюхиваясь. Пахло остро и знакомо. На стене возле двери сохранилась нацарапанная двадцать пять лет назад надпись «Ваня + Маша = любовь». Иван Егорыч долго рассматривал ее, проводя по неровным буквам заскорузлым пальцем. Скрипнула дверь. Столетняя старуха в застиранном халате высунула нос из своей квартиры.

— Здравствуйте, Марина Сергеевна, — поздоровался Иван Егорыч.

— Здравствуй, Ванечка, — прошамкала старуха. — Вернулся?

— Вернулся, — кивнул Иван Егорыч.

— Живой?

— Живой.

Старуха согнула указательный палец крючком и, пятясь задом, исчезла в своей норе, чтоб в одиночестве ткать паутину сожалений и пустых воспоминаний. Иван Егорыч подошел к двери, которую видел последний раз двадцать один год назад, поднял руку, чтоб постучать, но заметил, что дверь приоткрыта, и потянул за ручку. Он не удивился, увидев царящее в прихожей запустенье. Не удивился пыли на маленьком зеркале, которое висело тут, сколько он его помнил, не удивился грязи на скрипучем дощатом полу. Он ожидал чего-то подобного; боялся, но ожидал, а может, и не боялся вовсе. Слишком много лет провел он вдали от жены и сына. Он что-то искал, шатаясь по стране, но так ничего и не нашел, зато успел позабыть и жену, и собственного ребенка. Теперь здесь всё чужое. Только глупая надпись «Ваня + Маша» осталась в памяти навсегда. Он сразу вспомнил эту надпись, вспомнил и девочку Машу, которую любил, когда ему было шестнадцать. Боже, какие длинные у нее были косы, как волновалась при ходьбе ее полная грудь! Она переехала с родителями в другой город, и больше он ее не видел, а надпись нацарапал спустя годы, когда возвращался домой пьяный, к нелюбимой жене и нежеланному сыну.

Сына он нашел в гостиной. Чуркин лежал на потертом ковре, нелепо вывернув шею. Мертвые глаза пристально смотрели в дверной проем. Он будто ожидал возвращения отца. Иван Егорыч не знал, что делать: этот человек был ему чужой. Он был чужой, когда они жили вместе, и сейчас чужой, незнакомое существо в майке и семейных трусах, из которых торчат бледные волосатые ноги. Зачем он вернулся к нему? Иван Егорыч опустился на колени. В кулаке у Чуркина было что-то зажато. Иван Егорыч не сразу разобрал, что это.