Евгения Горская - Дар или проклятие

Он открыл рот, собираясь что-то сказать, по-видимому, спросить, откуда она узнала, если не от Ларисы, но так и не спросил.

– Витя, уходи, – устало сказала Наташа.

– Что? – искренне изумился он.

– Уходи, пожалуйста.

– Но… Это что же… все? Да? Я вот сейчас прямо так и уйду, да?

– Витя, уходи.

Наташа смотрела на мужчину, с которым прожила девять лет и которого когда-то очень любила. Она знала, что вступать в пререкания нельзя, иначе они будут выяснять отношения до утра, и понимала, что объяснять ему что-то бесполезно. Если человек на четвертом десятке не понимает, что обманывать женщину, которая ему верит, подло, значит, не поймет никогда.

– Наташа…

Он попытался обнять ее, и она испуганно попятилась.

Она так и стояла в куртке у входной двери и повторяла как заведенная: «Витя, уходи», – пока он пытался ее образумить, а потом, молча и насупившись, собирал вещи в дорожную сумку. И только когда он уже шагнул к двери, Наташа вспомнила:

– Отдай ключи.

– Что-о?

– Отдай ключи. Я не хочу, чтобы ключи от моей квартиры были у чужого любовника.

Он порылся в кармане и протянул ей связку. Наташа тоже сунула ее в карман и отступила, давая ему пройти. А потом, когда хлопнула внизу дверь подъезда, тихо заплакала, уткнувшись лбом в стену.

Утром Вершинин проспал. Он почти всегда просыпался рано и заводить будильник забывал, и вчера, как назло, забыл. Он наскоро собрался на работу, выезжая из двора, помедлил и свернул налево, совсем не туда, куда ему было нужно. А ведь ему все утро казалось, что он почти не помнит о Наташе. То есть о Наталье. Он даже злился на себя за вчерашние проводы, ему было совсем не свойственно провожать случайных девушек. И только мысль о возможном выстреле в какой-то степени его оправдывала, словно этот непонятный выстрел каким-то образом связал его с девушкой Наташей. Натальей.

Если стреляли, то стреляли в нее. Во-первых, в него-то точно стрелять некому и незачем, у него ничего нет, кроме квартиры и машины. Квартира по завещанию отходила тетке, он и сам не знал, зачем написал завещание – он собирался жить долго. Наверное, затем, чтобы ни отцу, ни матери бабушкина квартира не досталась ни при каких обстоятельствах. И отца и мать Вершинин почти ненавидел.

Ну а во-вторых, когда он прижимал Наталью к мерзлому асфальту, он просто физически чувствовал, что опасность угрожает ей.

Вершинин бросил машину, немного не доехав до ее дома, и под моросящим дождем медленно обошел двор. Трудно сказать, что он ожидал увидеть, но почему-то при виде редких спешащих прохожих да несчастных собачников, торопящих своих мокрых псин, внезапно подступившая тревога отпустила, он постоял еще немного около лавочки, на которой они вчера сидели, вернулся мыслями к неготовой установке и поехал на работу.

Наконец-то прислали долгожданные платы, и уже к трем часам установка была не только собрана, но и без единого сбоя прошла все необходимые тесты. Вершинин посмотрел на часы, висящие на стене лаборатории, и поблагодарил присутствующих, что означало – все свободны. И только тогда заметил, что стоящие рядом коллеги смотрят на него не только удивленно, но как будто с некоторой обидой. После обязательных испытаний Вершинин всегда сам заново тестировал каждый сдаваемый прибор, при этом пытался создать нештатные ситуации и даже дергал провода, проверяя качество монтажа, и сегодняшнее его равнодушие не могло не вызвать вполне понятного удивления.

Ему стало стыдно – ребята сработали на совесть, но задерживаться он просто больше не мог: душным тягучим комом накатило беспокойство. Он пытался говорить себе, что его не касаются проблемы совсем чужой Натальи, что у нее есть муж, и он, Вершинин, совсем ей не нужен, да и она ему не нужна, ему хватает Танечки, но уговоры не помогали. Вершинин извинился перед присутствующими, попросил еще раз проверить все без него, успокаивая себя тем, что на тестирование еще есть в запасе несколько дней, и через сорок минут въезжал в уже знакомый двор.

Припарковался он удачно, наискосок от ее подъезда. Как и утром, обошел двор, непонятно отчего заметно успокаиваясь, и снова устроился в машине, глядя на выкрашенную зеленой краской дверь.

Он едва не пропустил ее: сегодня она была в другой куртке, в темно-красной, он не знал точно, как называется этот цвет. Видно, после вчерашнего кувырканья на ледяном асфальте светлая куртка пришла в полную негодность. Сначала он хотел выскочить из машины, но понял, что догнать ее не успеет, и наблюдал, как тонкая фигурка скрывается за унылой зеленой дверью подъезда. Он еще посидел, ни о чем не думая, и только тогда понял, что очень хочет есть, потому что времени перекусить на работе не было, и тут же опять почувствовал острую тревогу, почти панику, потому что опасность могла подстерегать ее в подъезде. Он выскочил из машины, мгновенно оказавшись у зеленой двери, набрал код – видел вчера, какие кнопки она нажимала, и побежал вверх по лестнице. В подъезде было тихо, вернее, из квартир доносились уютные вечерние звуки, слабо различимые голоса, почти неслышная музыка. Ничего страшного, неожиданного не было. Он задержался у ее двери, откуда доносились голоса – мужской и женский, отчего-то почувствовал острую обиду и тут же поднялся выше, к самому чердаку, загороженному железной решеткой.