Татьяна Устинова - Пять шагов по облакам

Открыл дверь и понял, что ее нет, так и не прилетела, хотя собиралась вернуться тем же вечером! Когда она была дома, все менялось. От входной двери он чувствовал ее присутствие — запах духов, яблочной шарлотки, чистоты, как будто от свежевыглаженного белья, слышал мерное цоканье клавиш за дверью, где она строчила свои романы, и немыслимую музыку. Она любила тяжелый рок, и Василия Артемьева ее музыкальные пристрастия очень веселили.

Как был, в ботинках и куртке, он прошел в спальню, толкнул в сторону тяжелую дверь гардеробной и заглянул в угол. Ее любимой сумки с вензелями не было на обычном месте — точно, не вернулась!

И весь день пошел насмарку.

Он стал ей звонить примерно с середины дня и теперь не мог остановиться, все звонил и звонил.

Дура чертова, куда она могла деться?! Затесалась сниматься в кино? Присутствовать на открытии зоосада? Участвовать в благотворительном марафоне?! Учить чеченских детей русскому языку? Собирать на Невском деньги в фонд помощи деда Мазая и его зайцев?

Все это с ней вполне могло случиться, любой из вариантов он допускал как возможный.

Потому что она такая. Чокнутая.

Он уехал с работы около восьми часов — после встречи с «украинскими товарищами» начались возлияния, и он должен был присутствовать, хотя бы и без возлияний. Водителя у него не имелось, он всегда ездил за рулем сам, а до Москвы было не слишком близко. Когда воодушевившиеся и породнившиеся металлурги затянули песню, Артемьев решил, что, пожалуй, можно уехать, не возбуждая излишнего любопытства, почему он не пьет и куда это ему так срочно понадобилось, и сел в машину, и завел мотор, и свирепо посмотрел на Мелиссино место, справа.

На сиденье лежали ее темные очки, хотя он сто раз говорил ей, чтоб не оставляла очки на сиденье! Уже была история, когда она села на них и раздавила. На очки наплевать, а порезы они потом долго лечили и страшно веселились, что теперь должны практиковать тантрический секс, ибо человеческий им недоступен по причине того, что до задницы невозможно дотронуться, и что она, как Владимир Ильич Ленин, будет работать, стоя за конторкой!

Вот такая у них была замечательная жизнь, и все разладилось!..

Телефон зазвонил, и он схватил его, как мальчишка, чуть не уронил и почти заплакал от горя, когда оказалось, что звонит Лера Любанова.

— Лер, — рявкнул он, не поздоровавшись, — я еще на работе, так что говори быстрее!..

— Вася, она пропала, — растерянно сказала в трубке Любанова.

Он никогда не думал, что у нее может быть растерянный голос, даже представить себе не мог.

— Я ее встретила здесь, в Питере, в гостинице. У нее температура поднялась, она… в номере лежала. А потом я отошла на встречу, вернулась, а ее нет. Телефон остался, а ее нет!..

— Так, — сказал Василий Артемьев. — Хорошо. А сумка? Она взяла с собой сумку?

— Да нет же, Вася! И не выписалась, и на рецепшен ничего не сказала! Даже билет вот, на столе!

— А эти ее съемки?

— Звонила! — в отчаянии крикнула Лера. — Они сказали, что ее не ждут, что у них все перенеслось и она об этом знает!

— Так, — повторил Василий. — Хорошо. Я сейчас приеду.

— Как? — поразилась Лера. — Мы в Питере, а ты в Москве!

— Ну да, — сказал Василий. — Вот я из Москвы в Питер и приеду.

Лера Любанова не знала, куда деваться от бессилия и злобы. Никаких следов Мелиссы Синеоковой, ни единого!..

Полянский улетел тем самым рейсом, которым они должны были вернуться оба, а Лера дождалась Артемьева, который появился только ночью. Почему-то она была уверена, что, появившись, он немедленно во всем разберется, все расставит по своим местам, найдет Мелиссу и даже, может быть, того, кто стрелял в Садовникова, но ничего такого утешительного не случилось.

Артемьев, бледный до зелени, посидел с ней в лобби, выслушал все, что она рассказала, и приказал звонить в милицию, а сам отправился разговаривать с консьержкой.

Вернулся он очень быстро и очень сердитый.

— Они все поменялись, — злобно сказал он Лере. — Эти ее даже не видели! Те, которые видели, будут только через два дня. А у тебя?.. Ты звонила?..

— Васенька, да я сразу позвонила, как только она пропала, только ничего хорошего. Никаких действий они предпринимать не будут, пока родственники не напишут заявление, а заявление в милиции примут через три дня. — Она потерла уставшие от табачного дыма и электрического света глаза. — То есть, наверное, я бы смогла заставить их взять заявление, но я же не родственница!