Татьяна Устинова - Саквояж со светлым будущим

— Да? — заинтересованно и безмятежно спросила Маша Вепренцева, видимо, решившая играть по каким-то своим правилам. — Что?…

У него опыт, черт возьми!

Он был дважды женат, ведь как-то он объяснялся тогда со своими будущими женами, и даже с успехом, раз они все-таки соглашались выйти за него замуж!… Только… как? Как?!

Он не мог вспомнить, а Маша, черт бы ее побрал, ничем ему не помогала, и он точно не мог сказать, что это — часть хитроумной женской игры, эпизод в ее сценарии или она и вправду ничего не понимает?!

— У тебя дети, — объявил Родионов, мрачнея с каждой секундой. — Мальчик и…

— Мальчик, — подсказала Маша. — Это из кино.

— Какое, к черту, кино?! — возмутился Дмитрий Андреевич. — Ну что такое, а?

— А что такое?

Он, перестав обдирать фиалку, сел на подоконник и скрестил руки на груди. Из романтического объяснения ничего не выходило.

— Ты ничего не понимаешь, да? — спросил он язвительно. — Ничего-ничего? Или тебе нравится, как я тут извиваюсь, словно червяк, перед тобой?

— Вы… извиваетесь?

— Маша!

Она подошла и стала рядом, так что рукав его рубахи касался рукава ее пиджака, и принялась рассматривать его близко-близко.

Раньше она никогда не подходила так близко, только тогда, в том сумасшедшем доме на диване зеленой кожи, они были рядом, но это не в счет…

Не в счет. Не в счет. Сердце стучало, отбивая простые слоги.

Он знал: для того чтобы успокоиться, надо медленно думать, и он стал медленно думать о том, что он скажет ей, как важно, что она рядом с ним, как ему хорошо работается, когда он точно знает, что она за стенкой или на кухне, варит ему кофе или когда она с таким умным и деловым видом составляет его расписание, а потом теряет записную книжку и бегает по всему дому и ищет ее. И еще он должен сказать, что тогда, на море, он только и делал, что смотрел на нее, и это было не слишком весело, потому что, насмотревшись, он плохо спал по ночам, и то, что ему при этом снилось, даже в роман нельзя вписать в качестве чьей-то больной фантазии — обвинят в распространении непристойных текстов, и будет скандал, то-то Марков порадуется!… Он никогда не признавался ей в этом и был уверен, что так и не признается — зачем?! Все и так хорошо, отлично просто — она рядом и никуда не денется, и он завладел ею, ее временем, ее мыслями, ее умом и душой, а тело… ну, телом-то вовсе не обязательно, тел можно найти сколько угодно, он и так прекрасно обойдется, ему сложностей не надо, «равнодушный» он…

Он медленно думал все эти думы, и это совершенно не помогало, потому что Маша стояла рядом и молчала, а он отлично понимал, что все эти мысли — вранье.

Вранье.

Слова церковного обещания быть вместе «телом и душой» всегда представлялись ему надуманными, слишком уж поучительными, слишком… прямолинейными какими-то. Он никогда и ни с кем не был вместе… душой, с телом получалось значительно проще.

Он понятия не имел, что будет, если соединить все. Взрыв? Смерч? Электрическая дуга в три тысячи вольт?…

Зато он точно знал, что все это будет сложно. Так сложно, как никогда, и сложно будет долго, всегда!…

Он не отделается от нее, а Маша не отделается от него, и он станет переживать, если вдруг случайно ее обидит, и ходить за ней, и просить у нее прощения, и маяться, если прощения получить не удастся, хоть ему вовсе не хочется ничего этого делать! Он станет есть сваренные ею макароны, смотреть с ней кино, возить в школу ее детей, поздравлять с днем рождения ее мать — даже если вместо всего этого им планировались другие, гораздо более увлекательные занятия.

Он убьет ее, если она будет ему изменять, — вот просто убьет и все тут, и наплевать ему, что все это дикость и варварство, и вообще он нынче отлично понимает Отелло, венецианского мавра, а всегда думал, что это выдумки, желание «подпустить трагизма»!

И ничего этого ему вовсе не хочется, но по-другому нельзя, по-другому не получается, потому что, собственно, это и есть жизнь. А все остальное — капризы, качание ногой, дорогая машина, дорогая барышня, красное вино, неорганизованность, и «Я опять потерял рукопись!», и еще «Я никуда не годный писатель!», и еще так: «Мне не дают работать!» — вот все это вовсе не жизнь, а роман. Роман из жизни вальяжного гения, которых не существует в природе, которых придумывают писатели и сценаристы!…

Дмитрий Родионов взял свою секретаршу за локти, притянул к себе, так что ее грудь оказалась прижатой к его груди, и кровь вдруг ударила ему в голову.