Татьяна Устинова - Дом-фантом в приданое

«Случившееся» показалось ей немного скучным и каким-то слишком… стерильным. Олежка долго «готовился» – целовал ее мокрыми поцелуями, после которых очень хотелось вытереть губы, активно гладил по спине и – слегка – по груди, прижимался, чтобы она «почувствовала», и она вроде бы даже «чувствовала».

Невыносимую неловкость она списывала на то, что у нее не слишком много опыта в данном вопросе, и еще на то, что он… чужой человек. Ну, совсем чужой. Но ведь не вечно же он будет чужим, когда-то станет своим, и все наладится, конечно, наладится!

Что именно и как именно должно налаживаться, она не очень себе представляла.

Олежка в конце концов стал своим. И ничего не изменилось.

Он приезжал, они ужинали, смотрели на диване телевизор и делали вид, что рассказывают друг другу о своих делах – ее совершенно не интересовала его риелторская контора, а ему не было никакого дела до ее карьерных устремлений и Марины Петровны.

В постели Олимпиаде было скучно и грустно, и приходилось все время прикладывать массу ничем не вознаграждавшихся усилий для того, чтобы все-таки поддерживать в себе некий интерес «к процессу».

Олежка всегда долго и старательно занавешивал окна шторами, проверял, нет ли случайных щелей, и не имело никакого значения, что Олимпиадины окна выходят как раз на ряд старых лип, за которыми пустырь, за пустырем гаражи, а дальше стройка, и решительно некому подсматривать оттуда за Олежкой, но он утверждал, что с открытыми шторами ему «неуютно».

Ну, и шут с ними, со шторами, неуютно так неуютно!… Ей-то что, пусть хоть ставни приколотит, главное, чтобы ему было хорошо и свободно, а она сама уж как-нибудь… перетерпит.

Еще он долго и старательно принимал душ – большое достоинство, между прочим! – а Олимпиаде все время почему-то казалось, что там, в ванной, он в гигиенических целях протирает себя марганцовкой или салициловым спиртом. Потом он приходил в комнату, укладывался, вздыхал, некоторое время активно гладил Олимпиаду по спине и слегка по груди, уверял ее, что ему с ней хорошо, и… засыпал.

«По графику» на «все остальное» был отведен один день в неделю. Но и этот один день не приносил ничего… феерического.

Поцеловав ее некоторое время, очень старательно и очень мокрыми поцелуями, он аккуратно приступал к делу и делал его уныло и однообразно, видимо, так же, как заполнял договоры об аренде квартир «на длительный срок».

Олимпиада в это время чувствовала себя отчасти этой самой квартирой, которую арендовали на длительный срок.

Он не любил, когда она проявляла излишнюю активность, утверждая, что это пошло. Он не говорил ей ни слова, утверждая, что мужчины так устроены, в постели говорить не умеют. Он то и дело испуганно шептал ей: «Не шуми!», когда она издавала какие-то звуки, и она замолкала.

Он никогда не целовал ее «просто так», а только «с намерениями», и если она спрашивала, ну, почему, почему он никогда ее не поцелует и не обнимет, произносил длинную речь о том, что «просто так» он не может, что ему нужно долго готовиться, что все это совсем не просто, что он должен каждый раз к ней «привыкать», и еще что-то длинное, со множеством пунктов, как тот самый договор об аренде.

При этом он не пил, не тратил ее деньги, мог помыть посуду, если она просила, по выходным ходил с ней в гости и в кино, с удовольствием и гордостью демонстрировал ее своим друзьям, поверял ей свои секреты, а что еще нужно?…

Конечно, конечно, не об этом было написано в книгах, не это показывали в фильмах про любовь, но Олимпиада Владимировна, будучи девушкой рассудительной во всех отношениях, со временем стала считать все слухи про любовь… несколько преувеличенными.

Или нет, не так.

Олимпиада Владимировна, будучи девушкой рассудительной, со временем стала считать, что у нее как раз такая любовь и есть.

Ну и что? А мне даже нравится!…

Полная предсказуемость, никаких бурь и истерик, на которые нужно тратить время и душевное здоровье, никаких непредвиденных обстоятельств. Конечно, скучно немного, да и темпераменты у них, как бы это получше сказать, видимо, наверное, может быть, отчасти, немного… разные, ну и что?

Ее мать из-за большой любви потеряла все – даже себя самое, и Олимпиада Владимировна ничего такого решительно не желала!

Впрочем, однажды она предприняла попытку поговорить с ним о жизни и любви и пожалела об этом.

Олежка сделал страшные глаза и сказал с отчаянием, что она «совершенно его не понимает». Что он понятия не имеет, чего она от него хочет. Что он работает, устает, ему нужны «условия», а они есть не всегда.