Исай Калашников - Повести

В лесу было темно. Но Дымов уверенно нащупывал ногами тропу. Сквозь черные ветви колюче мерцали звезды. Вскоре деревья расступились, открылась неширокая полянка. Глаза привыкли к темноте, и Миша разглядел толстое серое бревно, пятачок вытоптанной травы перед ним.

— Здесь мы сидели, — шепотом сказал Дымов, пошебаршил в карманах, в его руке вспыхнул фонарик, пучок света скользнул по траве, уперся в стволы деревьев. — В той стороне…

Он снова пошел впереди, подсвечивая себе фонариком. Пятно света выхватывало из темноты зеленые лапы сосен, бурые стволы, черные пни. Набрели на тропу. Петляя, извиваясь, она вывела их на обрывистый берег Байкала. Снизу доносились всплески, вздохи, поскрипывание камней. Свет фонарика пробежал по маслянисто-черным волнам, угас.

— Кажется, прошли дальше, — прошептал Дымов. — Надо идти обратно.

В его шепоте было смущение, понятное Мише. Мало ли кто мог выстрелить. Ружье почти в каждом доме. Могли, дурачась, пальнуть ребятишки. Или ребята подшутили над Дымовым. Завтра на смех подымут…

— Дайте фонарик, я пойду первым, — в полный голос сказал Миша.

Хотелось разломать тишину леса и таинственность, сокрытую в ней.

Возвратились на поляну, и Миша напрямую направился к тому месту, где, как говорили Дымов и Марийка, блеснул огонь. Шел с частыми остановками. Прислушивался. Вновь навалилась тишина, заставляющая невольно напрягаться. Подошли к густым зарослям молодого сосняка. И где-то за ним послышался слабый звук, не то стон, не то всхлип. Продираясь сквозь чащу, царапая лицо и руки отсохшими сучьями, он вышел на узкую прогалину, обогнул толстую корявую лиственницу и оторопело остановился, вскрикнул. На земле, ничком, прижав руки к груди, лежал человек. Еще не увидев его лица, он понял: Тимофей Павзин.

Сунув фонарик Дымову, повернул Тимофея на бок. Все его лицо, руки покрывала загустевшая кровь. Из горла с редким дыханием вырывались хлюпающие звуки.

— Бегите в поселок! Машину, носилки! Позвоните в милицию!

При свете фонарика он стал осматривать землю, увидел блеснувшую нить жилки, по ней вышел к ружью. Не притрагиваясь, обошел вокруг него, посветил в зловеще-пустые зрачки стволов, походил по прогалине, ощупывая тускнеющим лучом фонарика деревья и землю, прикрытую толстым слоем рыжей хвои. Ничего больше не нашел. Выключил фонарик и стал ждать.

Вскоре послышалось тарахтенье мотора, блеснул свет фар. Машина остановилась у края леса. Люди шли напрямую. Миша, посигналил им фонариком.

Тимофея положили на носилки и понесли. Но из поселка стали подходить люди, любопытствуя, они лезли к тому месту, где лежал Павзин, негромко разговаривали, высказывая догадки и соображения, спорили. Миша боялся, что следы, если они есть, будут затоптаны, осаживал людей, просил держаться в отдалении. Вернулся Дымов. Сказал, что дозвонился до милиции, а Марийка вызвала хирурга из районной больницы. Но Павзин плох… Миша попросил Дымова увести отсюда людей.

— А вы? — спросил Дымов.

— Я тут останусь. Буду ждать своих.

— Неловко одному-то. Я тоже могу остаться. Или ребят попросим.

— Не надо. Вы лучше вот что сделайте. Проследите, чтобы никто из посторонних не заходил в больницу.

— Задачу понял, — сказал Дымов, подошел к любопытным. — Выстрел мы с Марийкой услышали. Идемте — расскажу…

Миша остался один. Его окружила глухая, вязкая тишина. Он привалился спиной к лиственнице, поднял воротник плаща, прячась от влажного холода, сползающего с гор. Было жаль, что поссорился с Соней. Она, наверное, все еще злится. Ей и в голову не приходит, что он сейчас один в молчаливом лесу сторожит клочок земли, где только что пролилась кровь человека. Еще одна жертва… Чего? Страха, глупости, злобы?

Длинная ночь подходила к концу, когда на краю леса снова остановилась машина. Дымов привел Алексея Антоновича и Зыкова. Володя принес усиленный фонарь. Холодный белый свет залил прогалину.

— В больнице были? — спросил Миша у Зыкова.

— Были. Пока жив. Но… — махнул рукой.

Алексей Антонович, хмурый, молчаливый, осмотрел ружье, подергал за жилку.

— Надо установить, чье оно. Зыков тоже осмотрел двустволку.

— Это ружье я видел в доме Тимофея Павзина.

— Да? Вполне возможно, что это самоубийство.

— Что-то уж очень сложнооборудованное самоубийство. — Зыков достал из портфеля фотоаппарат, принялся делать снимки; свет блица выплескивался из круглого глаза рефлектора.

— Сложно или не сложно — это ничего не доказывает.