Исай Калашников - Повести

Миньков неопределенно пожал плечами.

Под старой сосной на разостланном брезенте, подвернув под себя ноги, как Будда, сидел Зыков. Перед ним на газете лежали нарезанный хлеб, колбаса.

— Садитесь, — сказал он. — Сейчас шашлыки поспеют.

Огонь прогорел. Над кучей алых углей струился синеватый жар. Нанизанное на прутья мясо шипело и слегка дымилось, с него срывались тяжелые капли, падали на угли, вспыхивали ярким оранжевым пламенем. Аппетитный запах жаркого смешивался с горьковатым запахом смолистого дерева, сладковатым тленом отжившей растительности и терпким духом багула.

Под берегом плескалась вода, и плеск этот был похож на торопливый, взахлеб, ребячий лепет. На зеркале воды колебались отражения деревьев — темно-зеленые кедры, более светлые сосны, желтые с белым, полураздетые березы; цвета эти гармонично переходили один в другой, оттеняли друг друга; зеркало воды, гладкое у берега, чем дальше, тем больше морщилось, и на морщинах вспыхивали, гасли белые искры; еще дальше зелень леса, блеск воды вбирала, растворяла в себе холодноватая синь неба.

Соня сидела на брезенте, подтянув колени к подбородку. Стекла очков отражали свет, глаз ее было не видно, лицо казалось незрячим, оттого — незнакомым Мише.

— Знаешь, о чем я сейчас подумала? — спросила она. — Человека мы считаем венцом творения природы. Так ли это? Очень непросто ответить на этот вопрос. Вдумайся, Миша, все живое на земле — трава и деревья, рыбы и птицы, звери и гады уживаются друг с другом, составляют единое целое. А человек… Какое это ненасытное создание!

— Ну ты и загнула! — изумился Миша.

Зыков благодушно улыбнулся.

— Соня, — сказал он, — не впадайте во греховную страсть к обобщениям. Истина всегда конкретна.

— Скажите, пожалуйста! Я этого и не знала! — мгновенно «завелась» Соня. — Кто же, по-вашему, из века в век с упорством одержимого уничтожает вокруг себя все живое? Акула? Лев? Тигр? Крокодил? Как бы не так! Это дело рук гомо сапиенса, человека разумного. До всего дотянулся. Почти опустошил планету и теперь в затылке чешет — как же так, куда что подевалось?

— Значит, он все-таки человек разумный, раз в затылке чешет, — сказал Миша. Почешет и что-нибудь придумает.

— Придумать, Миша, как раз не очень сложно. И мудрых мыслей, и добрых намерений во все времена хватало. Но их неизменно отбрасывало воинственное потребительство, неутолимая алчность. Самодержавная власть человека над природой изуродовала его психологию, до невероятности раздула уважение к собственной персоне. Каждый, ступив на эту землю, мнит себя ее владыкой…

Заметив снисходительно-лукавую усмешку Зыкова, Соня замолчала, потом сказала:

— Вы с Мишей — несносные люди, говорить серьезно с вами невозможно. — Она сбросила туфли, вытянула ноги, позвала: — Степан Васильевич!

Минькову не сиделось без дела — он копался в моторе, бродил по лесу, собирая сухие сучья. Подойдя к огню, сел на землю, по-бурятски подвернув под себя ноги, вопросительно посмотрел на Соню.

— Степан Васильевич, я хотела вас спросить вот о чем. Если бы все люди в поселке помнили, что охота перестала быть тем, чем она была раньше, у вас остались бы причины для разногласий?

— Нет, конечно. Собственно, и должность моя была бы ни к чему. Но пока приходится охранять. И так, наверно, будет всегда.

— Почему? — насторожилась Соня.

Миньков покашлял в кулак.

— Свойство человека. Каждый в свое время осознает, что на земле живет один раз. С какой же стати ему отказывать себе? И ради кого отказывать? Ради неизвестных, которые пойдут следом?..

— Неверно это! — возразила Соня. — Человек никогда бы не стал человеком, если бы не думал о идущих следом.

Зыков подошел к огню, снял кусочек шашлыка, остужая, перекинул с руки на руку, забросил в рот. Разжевав, закрыл от удовольствия глаза.

— Что-то божественное! Прошу к столу.

Миньков достал из своего рюкзака кусок сала, соленых окуней, расставил пластмассовые стаканчики. Вынув бутылку водки, желтоватыми, прокуренными зубами сорвал жестяную пробку, налил всем поровну, опустив голову, глухо проговорил:

— Помяните вместе со мной Веру.

Ни на кого не взглянув, выпил. Соня, жалостливо моргая глазами, смотрела на него, потом перевела взгляд на свой стаканчик, набрала полную грудь воздуха, выпила водку до дна. Миньков зачерпнул в Байкале воды, подал ей.

— Запейте. Не догадался взять для вас вина. Извините.

— Спасибо. — Соня отпила воды. — Жене с вами, думаю, жилось хорошо.