Виктория Платова - В плену Левиафана

— Эй?

— Алекс-Алекс-Алекс… Это ты, Алекс…

— Ну да. Кто вы?

— Твоя сестра.

В жизни своей он не слышал таких волнующих признаний. Сердце его бешено заколотилось, готовое выскочить из горла; Алекс бросился вперед, задев по пути что-то тяжелое. Что-то, что, опрокинувшись, произвело страшный грохот и короткой болью отдалось в бедре. Скорее всего, это был стул, — хорошо бы ему оказаться единственной преградой на пути к Кьяре!

Но почему она сама не делает ни единого шага навстречу? И почему он не узнал ее голос?

Этому может быть сотня объяснений: Кьяра напугана и измотана, неизвестно, сколько она просидела здесь. Неизвестно, что она вообще пережила. Любая женщина…

Кьяра — не любая.

Она на голову выше самых отчаянных сноубордисток из коллекции Алекса, о которых ему известно только то, что они сноубордистки. Он ни разу не видел, как бесстрашно сноубордистки парят над склонами: все потому, что предпочитает ждать их в безопасных местах — в барах, у фуникулера, в гостиничном холле. И этим Алекс сильно отличается от собственной сестры, никогда не искавшей безопасных мест. Кьяра привыкла рисковать, привыкла соваться в пасть к дьяволу без всякой страховки; она не может существовать без адреналина, который вырабатывается в ее организме едва ли не в промышленных масштабах. Но даже в самых непредсказуемых ситуациях она не теряет хладнокровия… Вот почему Алекс не узнал голоса сестры — он звучал потерянно. Надломленно.

О хладнокровии больше нет и речи. Что же с ней произошло? Что так ее изменило? Он все узнает, и совсем скоро, а сейчас можно лишь благодарить Бога, что Кьяра жива.

— Ты в порядке?!

— Нет.

Алекс нашел ее в самом дальнем углу сторожки: сжавшись в комок, Кьяра сидела на полу. Удивительно, что человек может занимать так мало места! Встречу с сестрой Алекс представлял совсем не так: она предполагала вопли радости, вздохи облегчения и крепкие объятия — слава богу, ты невредима, и весь этот кошмар закончился.

Впрочем, он не знает, закончился ли кошмар. Он не знает, невредима ли Кьяра, ведь на вопрос «ты в порядке?» она ответила «нет». А это может означать все, что угодно. Если она ранена (такой вариант тоже нельзя исключить), любое неосторожное движение причинит ей боль. Так решил для себя Алекс и, вместо того чтобы налететь на сестру и сжать ее в объятиях, тихонько опустился рядом с ней. Темнота окружала Кьяру со всех сторон, единственное, что удалось отвоевать у этой проклятой темноты его глазам, — овал Кьяриного лица, бледный и смазанный.

— Я с тобой, сестренка. Все хорошо, слышишь? Все хорошо.

— Все совсем нехорошо, Алекс.

— Ты не ранена?

— Нет.

Собравшись с духом, он дотронулся до ее плеча, а затем ухватил руками ее руки — они были холодны, как лед. Куртка Кьяры осталась в «Левиафане», и вряд ли бегство оттуда было таким же неспешным и медитативным, как бегство самого Алекса. Это он успел разжиться армейским полушубком, а на Кьяре был лишь шерстяной свитер. Или кофта. Что-то очень легкое и совсем не соответствующее погоде.

— Вот черт, ты совсем окоченела! Сейчас…

Проклятые пуговицы намертво сидят в петлях и даже не думают поддаваться! Придется вырвать их с мясом, если хватит сил, — лишь бы Кьяре стало теплее. На борьбу с полушубком ушло не меньше минуты, и все это время Кьяра молчала. Она не произнесла ни слова и тогда, когда Алекс закутал ее, когда придвинулся еще ближе и крепко обнял. Ничто не дрогнуло в ней, и Алексу на секунду показалось, что он заключил в объятия не живого человека, а мертвое тело.

— Кьяра, ты слышишь меня?

— Да.

— Я — Алекс. Твой брат.

— Да.

— Сейчас ты немного согреешься, придешь в себя, и нам надо будет выбираться отсюда.

То, что последовало за этой — вполне разумной — репликой, заставило Алекса вздрогнуть. Кьяра снова рассмеялась. Не своим обычным низким грудным смехом, который удивительно шел ей и который так любил брат. И не тем, что заставлял вспомнить хлопанье птичьих крыльев и свободно болтающийся полог альпинистской палатки. В нынешнем смехе было что-то механистическое, как будто где-то внутри Кьяры отозвалась кукольная пищалка. До сих пор ответы на все вопросы Алекса были односложными: «да», «нет», снова «да» и снова «нет», упоминание его собственного имени, не такого уж длинного. Вся эта компания из нескольких слов легко умещается в примитивном записывающем механизме пищалки. Впрочем, ей подвластны и конструкции посложнее: