Александр Звягинцев - Последний идол (сборник)

«Я все понимаю, Алексей Алексеевич, — с грустным сочувствием произнесла учительница. — И про уровень преступности, и исторический перелом. Но рассказ вы все-таки почитайте. И тогда мы с вами вернемся к нашему разговору».

Поздно ночью, Галина уже спала, Харитонов отыскал оставшуюся от жены книгу Бунина, нашел нужный рассказ и погрузился в чтение, хотя его еще ждала куча бумаг, принесенных с работы.

Чтение его увлекло. Тем более что после всего, что он узнал в школе, в молоденькой гимназистке с радостными, поразительно живыми глазами он видел свою ненаглядную Галину. Он с умилением читал про то, как нескладная девочка превращается в прелестную девушку, вызывающую всеобщую любовь и поклонение. Тут он совсем расчувствовался, но рассказ развивался дальше и дошел до места, где юная и прелестная девушка легко и чуть ли не радостно признается своей начальнице, что она давно уже не девочка, а женщина… И виноват в этом друг папы и брат начальницы…

На этом месте ошеломленный Харитонов вынужден был прервать чтение и сходить на кухню попить холодненького чайку.

Дальнейшее чтение привело его в еще большее смятение. Потому что в небесной красоты и чистоты девушку стреляет на вокзале казачий офицер, некрасивый и плебейского вида, которого она, как выясняется, завлекла и с которым стала близка…

Ошеломленный Харитонов читал страницы дневника Оли Мещерской, в которых сама девушка рассказывала о ее совращении «другом папы», с полным ощущением, что он читает дневник своей дочери!

Ужас, охвативший его после чтения бунинского шедевра, не поддавался описанию. Он понимал теперь, почему вдруг учительница захотела с ним поговорить, но и ясно видел, что говорить-то не о чем, потому что сделать он ничего не может.

Утром, когда Галина убежала в школу, он, еще не отошедший от впечатлений от гениального рассказа, забрел зачем-то в ее комнату и обнаружил прямо на столе забытую пачку презервативов и видеокассету. Он сунул ее в видеомагнитофон и нажал кнопку воспроизведения. Это была самая грубая и мерзкая немецкая порнография. Глядя на противно сопящих и чмокающих гадов и гадин, совокупляющихся в разных видах, Харитонов не мог представить себе свою дочь, смотрящей эту мерзость по собственному желанию. Легче было верить, что кто-то вынуждает и принуждает делать ее это. Но умом он прекрасно понимал, что этим кем-то была жизнь. Именно она превратила его нежную и трогательную дочь в чужого человека, о мыслях и чувствах которого он почти ничего не знает…

Вот такие мысли и воспоминания овладели прокурором Харитоновым, когда неистовая воительница с мужским шовинизмом Альбина Петровна Шип покинула его кабинет. Можно было не сомневаться, что она доведет дело до суда и там любвеобильному Хачериди придется несладко. Вот только жизнь на этом не кончится и кто знает, чем она обернется для героев этого любовного детектива.

Харитонов как в воду смотрел. Даме с диктофоном суд и приговор счастья не принесли. Сначала от нее ушел муж, не поверивший в ее честность и то, что она отправилась в гостиницу с ключом от номера только для серьезного разговора. А потом ей пришлось уйти с работы — сотрудники теперь на нее косились, мол, вдруг все разговоры записывает, а сотрудницы, особенно те, у которых с Хачереди была связь, невзлюбили люто — ишь ты какая благородная да чистая. Устроиться же на новую работу ей никак не удавалось — начальники то ли не хотели с ней связываться, то ли мстили из мужской солидарности… А жена же Хачериди ничему не поверила и заявила на суде, что его оклеветали порочные женщины, потому что для него семья важнее всего, и она будет его ждать.

Что на сей счет думает Альбина Петровна, продолжавшая куковать в одиночестве, Харитонов не спрашивал. Ни к чему.

Только уже повзрослев, он уяснил для себя, почему Руслан, его ровесник, худенький, рыжеватый, улыбчивый пацан с хитрыми глазами из дома напротив, стал для него с детства безусловным авторитетом и примером для подражания. А ведь Леня всегда был физически сильнее и здоровее его. Но Руслан все знал про окружающую жизнь, про ее законы и понятия, тайные и явные, про тех, кто сегодня в силе, с кем связываться можно, а с кем нельзя, кому нужно уступить, а кого послать подальше. Нет, он даже не просто знал, он это по-звериному остро чувствовал, и, самое главное, принимал без всякого колебания и смущения, потому законы эти и понятия, были и его собственные, тут не в чем было сомневаться. А вот Лене приходилось их постигать на собственной шкуре.