Юрий Смирнов - Переступить себя

— Полное алиби.

Помолчали.

— Брать ее надо, — сказал Токалов. — Чего медлим?

— Ребенок при ней, Саш, — ответил Огарев. — При ребенке — нехорошо… Утром уйдет в школу, тогда уж… Мое дело десятое, следователю здесь распоряжаться, но думаю, что и Мишке Бурлину лучше эту ночь у нас переночевать. Сумной он, кабы чего не натворил над собой… А с солнышком у человека дух крепче.

Оделись, вышли на улицу. Прощаясь, Огарев — жил он неподалеку — сказал, продолжая свою беспокойную мысль:

— Разнесчастный мужик… Вчуже жалко!

— Жертвенник он, твой Мишка, — проронил Мухрыгин, влезая в дежурную машину. — Надо же — все взял на себя! И на что надеялся? Мы ему что тут — лопухи?

— Лихо ты его припечатал, Владим Георгич, — сказал Емельянов, усаживаясь рядом. — А вот во мне Бурлин вызывает сочувствие.

— Есть в нем что-то, — согласился и Сергунцов. — Но тоже, знаете… так нельзя. На жертву шел, а подумал бы: осудят меня, с кем сын останется, с какой мамочкой?

— Когда идут на жертву, не думают, Виктор, — сказал Конев. — А подумают — уж не идут… И слава богу, что не успеваем подумать.

— Старею, — вздохнул Огарев, стоя у машины, — совсем старею… Что-то в нынешней совести стал мало понимать. После войны шпана убивала за кусок хлеба, за десятку… Возьмешь, бывало, такого ворюгу, гнев обуяет, ну, кажись, разорвал бы! А понимал, ясно было, почему и отчего. В нехватках да недостатках взгляд на совесть человечью был тогда прост и прям. А нынче что? Женщина, мать… Не голодала, не холодала, одета, обута, в доме, не скажу, густо, но ведь и не бедно. Ан, нет — за лишние деньжонки — я человека убью, не пожалею… И эта, вторая, как ее… Людка Инжеватова! «Скорая» к ней приезжает, врачи хлопочут, молодое сердечко и нервишки ей поддерживают, но в милицию она так и не пришла, не проснулась в ней совесть до такого шага, не выгребла из души прошлого, будет в нем подгнивать. Да и будет ли? Нынче успокоительных таблеток — пей, не хочу. В каждой — райская жизнь. Моя старуха, чуть что не по ней — хлоп! — приняла… И все по ней, и душа тиха, и жизнь прекрасна. Н-не понимаю… Дело раскрутили, а радости никакой нет.

— А вот у меня, старый, большая радость, — с вызовом сказал Мухрыгин.

— С чего бы это? — хмуро спросил Огарев.

В раскрытую дверцу просунулась мухрыгинская правая рука с широко растопыренными пальцами.

— Гляди, старый, — сказал Мухрыгин и стал загибать пальцы. — Убийцу нашли. Нахаленка Дроботова отучили от даровых барашков; захочет, положим, еще разок разменять совестишку на пятачки, да вспомнит, как прищучили, поостережется; неволей, из страха, станет жить честно, что тоже, скажу тебе, старый, совсем неплохо, законы-то надо уважать! А страдалица Инжеватова? И она впредь совать взяток не станет, шустрая! У меня и о Бурлине, о котором вы тут плачетесь, есть слово. Благодаря нам гражданину Бурлину опять же будет над чем подумать. Что это? Вырыл в собственной семье монашескую пещерку, спасался в ней, а жена что хотела, то и творила. Не моя она жена!

Все невольно рассмеялись.

— Чему смеетесь? — не на шутку обиделся Мухрыгин. — Повело вас, гляжу, на жалость и сочувствие… Ох вы печальники! Поднял я в архиве дело Татьяны Бурлиной, почитал. Полные пять лет ей можно было дать по закону, но как же… Молода, в первый раз, ребенок маленький, муж хороший, семья будет разбита… Учли, вошли в положение, смягчили, раз закон позволяет, дали три года. И тех не отсидела, голубка! Уж чересчур мы добрые да жалостливые…

— Я с тобой согласен, Владим Георгич, — серьезно сказал Сергунцов.

— А я нет, — сказал Конев.

— И я нет, — сказал Токалов, забившийся в уголок на заднем сиденье.

— Трогай, парень, — обратился Огарев к шоферу, — ихним разговорам не будет конца. Всю правду никогда в одно слово не вложишь, правда большая, много слов для нее надобно… Александр Григорич! Мне поручишь завтра утречком привести Бурлину?

— Думаю, она сама придет, Николай Леонтьич, — ответил Конев, вспомнив об Акулине Коротковой. — Предупреди, на всякий случай, дежурного… А уж если нет, к десяти утра доставь.

— Ох философы! — возмущенно пробормотал Мухрыгин. — Ох жалельщики!

Огарев прощально махнул рукой и устало пошел в дежурку…

На рассвете Татьяна Бурлина пришла в райотдел, назвала старшему лейтенанту Романову свое имя и сказала, зачем пришла…

Романов, выжатый колготной ночью, заполнял в этот тихий час журнал приема и сдачи дежурств. Поднял голову от страницы, вгляделся в лицо вошедшей.