Олег Волынец - Серебро и свинец, иной вариант

Лева разразился многословной тирадой, экспансивно размахивая руками. Управляющий прервал его и что-то пробурчал негромко.

— Он говорит… — Лева покраснел, — чтобы мы впредь не торговали своим оружием… Нет, не так. Чтобы мы не продавали его тем, кто нарушает Серебряный закон. Это не требование — по закону он не может указывать нам, чем и как торговать. Но… — Он переспросил что-то у туземца и продолжил:

— Есть разница между… законом и обычаем… порядком… Нет… — Он напряженно потер лоб в поисках подходящего слова. — Вот! Понял! Порядочностью.

Замполит мрачно воззрился на управляющего. Раатхакс ит-Ллайшар иронически усмехнулся и, с неожиданным для столь дородного мужчины проворством запрыгнув в седло, развернул коня.

— Черт! — ругнулся Бубенчиков. — И что это должно было означать?

Вопрос был, строго говоря, риторический, но Леву Шойфета это, как обычно, не остановило.

— Что теперь у владетеля Бхаалейна развязаны руки, — ответил он.

Возможно, генерал-майор Бубенчиков не так настаивал бы на том, чтобы база советских войск в дружественном Эвейне была перенесена от точки перехода в места более обжитые, если бы знал, что творилось в новом лагере после наступления темноты…

Разумеется, выйти из лагеря иначе как через главные ворота было почти невозможно — минные поля, ограда, датчики, прожектора… История с собакомедведем пошла бедняге Сапрыкину впрок. Начальство, проверив колючесть проволоки и мелкость сетки, милостиво покивало, и вопрос о безопасности базы сочли закрытым.

Ошибку Бубенчиков допустил только одну. Да и не ошибка это была, в общем. Какие, ко всем чертям, увольнительные на иностранной территории? Может, тебе еще билетик до городу Парижу? Ах, назад в Союз? А секретность? Разболтает в пьяном виде какой-нибудь солдатик, и через день об этом будут трезвонить все Барановичи, а через два — весь Тель-Авив, где половина этих самых барановичей и Рабиновичей проживает. Нет уж, потерпят без водки и баб!

Возможно, сказался благоприобретенный аскетизм замполита, возможно, одна половина здравого смысла одолела другую… так или иначе, но тягу рядового состава к бабам и водке генерал-майор недооценил радикально. Покуда тесниться приходилось на пятачке посреди густого леса с дикими драугбэрами, никто как-то не задумывался, чего лишен, — кроме тех немногих, кому приходилось сталкиваться с туземцами в мирной обстановке. Но с переездом под бок многолюдной деревне необходимость стала осознанной. А осознанная необходимость, как писали классики, есть свобода.

Вообще-то часовой при попытке проникнуть на охраняемую территорию должен действовать строго по уставу, начиная с сакраментального "Стой, кто идет!" и далее по пунктам. Но диалог, который можно было услышать у шлагбаума на КПП почти ежевечерне, с предписанным имел мало общего:

— Стой, кто идет?

— Да я это, я! Вот идиот, кого еще понесет к воротам в такое время? Не договаривались, что ли?

— А если комендант?

— Вы что, не споили его еще? Вот трезвенник! Я думал, у вас уже все верхи в кармане.

— Угу. Сидят и гадят. Да ты проходи, не маячь… Сколько с тебя, знаешь? Флягу, и чтобы полную.

— Да чтоб вы упились, гниды!

— Ты мне, блин, не выступай! Щас как…

— Все, все, молчу! Уже пошутить нельзя…

— Шутки у него! Мне, между прочим, с начкаром — делись, с этими, на пульте — делись… Ты иди, шутник. Пока еще до деревни дотащишься… весь самогон без тебя выдуют.

— Без меня — не выдуют!

— Погоди! А ты что на продажу волочишь?

— Тебе скажи! Нечего мне рынок забивать. Сам придумай.

Огромный вороной тяжеловоз — ибо закованную в доспехи тушу воеводы Тауторикса мог выдержать далеко не каждый конь — прядал ушами и нетерпеливо переступал с ноги на ногу.

— Ну? — осведомился воевода. — Где они?

— Их нет, — отозвался дружинник. Из-под шлема на его побелевшее лицо скатывались крупные капли пота. — Их нет в этом лесу до самого окоема.

Тауторикс нахмурился. Эврил был не самым сильным из бхаалейнских провидцев-наймитов. Но лучшего у него в отряде не случилось.

— Не нравится мне это, — пробасил стоявший неподалеку Уолле. — По тому, что поведал тот хромой трус, и по словам лазутчиков, так и так выходит, что до лагеря не больше пяти тысяч шагов, а скорей — четыре-три будет. И чтобы лихие людишки за три тысячи дозорных не поставили — неслыханное это дело. Неслыханное и невиданное.

— Может, — насмешливо предположил один из младших дружинников, — они там все умом тронулись? Оттого и речи дурные ведут. На наших демонов тоже, бывает, как найдет, как понесет ерунду молоть — только холодную тряпку на лоб, и отлеживаться.