Клара Санчес - Украденная дочь

Лили все любили, и лишь немногие знали, какой она была недоверчивой. С ней, казалось, когда-то произошло что-то ужасное, и это заставляло ее постоянно вести себя настороженно. С тех самых пор, как я стала что-то соображать, она то и дело говорила мне, что я не должна никому доверять и не должна разговаривать с незнакомыми людьми. Она твердила мне, что люди всегда чего-то хотят и зачастую скрывают свои истинные намерения. Когда я стала ходить в школу, она поучала меня, что следует по дороге в школу и обратно оглядываться по сторонам и никогда никому не говорить, на какой улице я живу и как меня зовут. Она заявляла, что нет никакой необходимости вступать в разговор с незнакомцами, и рассказывала истории о детях, которых пытались похитить. А еще она взяла себе в привычку — привычку, которой уже никогда не изменяла, — не открывать входную дверь, не выяснив сначала, кто в нее постучал.

Кроме моей матери Греты и бабушки Лили, круг моих близких родственников состоял из тети Глории, ее мужа Нило, двоюродной сестры Кэрол, которая была актрисой, и двух двоюродных тетей со стороны матери, одна из которых была незамужней, а вторая — вдовой. Эта вторая тетя родила на белый свет двух дочерей — Каталину и еще одну, которая умерла, когда мне было десять лет, ее звали Саграрио. Саграрио была такой тихой и незаметной женщиной, что почти никто не заметил того, что она умерла. У меня осталось лишь одно воспоминание о ней: как она пристально смотрела на меня и грустно улыбалась, как будто хотела сообщить мне что-то при помощи телепатии и как будто ей было меня очень жаль. Всеобщее внимание приковывала к себе Каталина, а бедняжка Саграрио довольствовалась своей маленькой и неприметной ролью в жизни. Младшего брата Лили звали Альберто. У него был сын, которого тоже звали Альберто. Альберто I и Альберто II встречались друг с другом только на мероприятиях, на которые съезжалась вся родня. От них не поступало никаких новостей, пока они вдруг не появлялись словно ниоткуда на чьем-то дне рождения или на чьих-то похоронах — как будто во всех других случаях их в этом мире попросту не существовало. Вот примерно таким был круг моих близких родственников, причем все они были со стороны матери, потому что отец исчез из моей жизни еще до того, как я родилась. О нем никто никогда ничего не говорил, и у меня даже складывалось впечатление, что он вообще никогда не существовал и что мои мама и бабушка просто изготовили меня собственными руками — как куклу. Больше всего из родственников я любила двоюродную сестру Кэрол, потому что мы провели с ней вместе далеко не одно лето, и потому, что ни у меня, ни у нее не было сестры, и потому, что она была старше меня всего на три года, и потому, что я ее обожала.

С десяти до двенадцати лет я каждый вечер, засыпая, мысленно молилась о том, чтобы из моих близких родственников никто не умер, — забывая при этом, что бедняжка Саграрио уже умерла. Мои молитвы пока что не оставались неуслышанными. И если я жаждала того, чтобы ничего не менялось, так это потому, что я, конечно же, чувствовала себя счастливой.

Я могла бы стать еще более счастливой только в том случае, если бы в меня влюблялись так, как влюблялись в Кэрол. Ей не приходилось вообще ничего делать для того, чтобы на нее обращали внимание. Она была очень заметной: если она входила в комнату, то казалось, что туда ворвался ветер. Когда она снимала резиночку, стягивающую волосы в хвост, и встряхивала головой, ее волосы тут же приковывали к себе внимание шелковистостью, блеском и ароматом, и мы все невольно начинали пялиться на нее, как на некое возвышенное существо. Меня пугала уже одна только мысль, что я могу стать такой, как Саграрио, а потому я иногда пыталась подражать Кэрол. Я стремилась вызывать к себе симпатию, стремилась вести себя раскованно и непринужденно, стремилась не оставаться незамеченной, но у меня не получалось добиваться такого эффекта, какой производила Кэрол, и к тому же эти усилия меня утомляли. Я по своей природе была скорее задумчивой и сдержанной, и вряд ли мне шло на пользу то, что я не умела замечать и правильно истолковывать сигналы, которые мне посылала сама жизнь.

Мама с энтузиазмом взялась за работу продавщицы, доставляющей товары на дом. В фирме, на которую она работала, ей устанавливали определенные нормы, и она приходила домой изможденная. Мне поневоле пришлось научиться готовить спагетти для себя и брата, а несколько дней спустя я уже готовила и для родителей. Я оставляла им приготовленную еду на рабочем кухонном столе в мисках, закрытых крышками. Я готовила спагетти по-болонски, спагетти со взбитыми желтками, обжаренной ветчиной и овечьим сыром, спагетти с четырьмя сортами сыра. Мне не хотелось, чтобы у мамы появился повод снова сидеть дома и предаваться меланхолии. Раз она работала, то вроде бы получалось, что она живет так, как все остальные женщины в мире. Анхель постепенно привык к моей стряпне и больше уже не прельщался тем, что готовила наша мама. Мы с удовольствием сидели в кухне вдвоем, делая домашнее задание, а я при этом еще и успевала приготовить спагетти. Иногда мама заставляла нас попробовать продукты питания, изготовленные из водорослей и тофу, которые продавала ее фирма, но мы, когда мамы не было рядом, выбрасывали эти продукты в мусорное ведро и прикрывали газетой. Нам не хотелось, чтобы мама усомнилась в том, что продукты, которые она продает, нравятся людям.