Клара Санчес - Украденная дочь

— Не надо плакать, — сказала мама, поспешно зашнуровывая кроссовки. — Сейчас не время для слез. Где он гуляет?

— Везде, — ответила я.

— Везде? — переспросил отец.

— Да. Они ходят до конца улицы и обратно или на соседнюю улицу. Еще они ходят в парк, чтобы там поиграть в футбол, а затем идут к кому-нибудь из них домой.

— Какой же я была слепой… — сказала мама, глядя на меня сердитым взглядом.

Я была готова умереть, лишь бы только не подвергаться подобной пытке. Мне теперь уже никогда не будут доверять. Мама, наверное, способна меня сейчас убить. Да, она могла бы это сделать. Она могла вонзить в меня зазубренный нож, которым разделывают мясо. Он был таким острым, что ей не пришлось бы прилагать никаких усилий. Я подумала, что наглотаюсь таблеток, которые лежат в прикроватных тумбочках моих родителей. Мама пичкала себя успокоительными и таблетками от головной боли. Чтобы их купить, нужно было показать аптекарю рецепт и документ, удостоверяющий личность. На коробочках с этими таблетками было написано: «Хранить в местах, недоступных для детей», однако не было никакой разницы в том, где хранились подобные таблетки — в ящике тумбочки или в каком-либо другом месте. В нашем доме не имелось ничего, что можно было бы от меня спрятать, будь то предметы, документы, взгляды или чувства.

Мама резким движением открыла в прихожей шкаф и достала из него сумку.

— Куда ты пойдешь? — спросил отец.

Мама ничего не смогла ответить. Она, похоже, уже не могла даже плакать. Перед ее мысленным взором, наверное, проносились тысячи ужасных сцен. Мое сердце сжалось.

— Подожди, — сказал отец. — Пойду я. А ты позвони в полицию.

Кошмар с полицейскими машинами и проблесковыми маячками, похоже, грозил вот-вот стать реальностью — как будто происходило что-то такое, что вполне может произойти, но, как мне раньше казалось, только в другое время и с кем-то другим.

На часах было уже больше половины одиннадцатого.

Отец стал быстро одеваться. Уже подойдя к двери, он поспешно вернулся, чтобы взять портфель.

— А если его у нас украли? — крикнула мама. — Если его кто-то похитил? Боже мой, этого не могло случиться. Этого не могло случиться второй раз!

— Позвони в полицию, — сказал отец.

И он вышел, громко захлопнув за собой входную дверь.

Я смотрела на мать, которая ходила взад-вперед по комнате. Еще совсем недавно жизнь была так прекрасна, а теперь она стала ужасной.

— Я могла бы пойти его поискать, — сказала я. — Я знаю, где он обычно гуляет.

— Ты что, рехнулась? Никогда — ты слышишь меня? — никогда ты не пойдешь никуда одна!

И тут она начала плакать как-то очень странно — как будто не плакала, а задыхалась.

— Хочешь, я сама позвоню в полицию? — спросила я.

Она протянула мне телефонную трубку.

— Объясни, что произошло, а потом с ними поговорю я, — сказала мама срывающимся голосом. — Сейчас я еще не могу…

Из полицейского участка мне ответили по телефону, что полиция вряд ли сможет что-то сделать. Мальчик, возможно, просто заблудился и теперь где-то бродит. Нам посоветовали самим отправиться на его поиски, но при этом оставить кого-нибудь дома — на случай, если ребенок все же придет домой сам. Мама выхватила у меня трубку и сказала в нее, что у них, у полицейских, нет совести и что если ее сын не найдется, то в этом будут виноваты они. Однако полицейские, по-видимому, привыкли слышать подобные заявления, а потому не обратили на слова мамы внимания.

Прошел час, в течение которого мир продолжал постепенно рушиться — кирпичик за кирпичиком, частичка за частичкой. Комиксы моего брата, тапочки на веранде, штаны в корзине для белья, которое нужно было погладить. Я до этого момента не осознавала, что не знаю всех тех мест, где может находиться Анхель, не знаю, где и каким образом его следует искать.

Телевизор по-прежнему работал с приглушенным до минимума звуком.

И тут вдруг мама схватила свою сумку и сказала, что больше не может сидеть и ждать.

— Я пойду его искать. А ты оставайся здесь и даже не вздумай куда-нибудь пойти.

Я прошлась по нашему дому, не зная, чем заняться. Я осматривала его сантиметр за сантиметром, как будто видела в последний раз. Зайдя в комнату Анхеля, я принялась разглядывать плакаты с фотографиями мотоциклов, тетради, аккуратно разложенные на письменном столе, маленькие модели мотоциклов на этажерке, мяч в углу на сумке с принадлежностями для занятий карате и тщательно застеленную покрывалом кровать. Анхель был таким же аккуратным, как наши родители. Никто из них троих не мог противостоять стремлению обязательно приводить все в образцовый порядок, убирать то, что находится не на своем месте, обязательно вешать одежду на вешалку, тщательно сворачивать рубашки и свитера и раскладывать их по соответствующим ящикам. Те четыре предмета, которые имелись у Анхеля в ванной, он всегда клал на место, тогда как мои вещи были разбросаны как попало и я подчас не могла найти то, что было у меня прямо под носом. А если мы уже никогда не увидим Анхеля? На двери своей комнаты он нарисовал Луну с кратерами. Он хотел, когда вырастет, стать астрономом, и я даже подумывала о том, чтобы подарить ему на день рождения телескоп. Впервые за время разразившейся трагедии я начала думать непосредственно о брате — до этого момента все мое внимание было сконцентрировано сначала на беспокойстве, охватившем маму, затем на тревоге отца и в конце концов на моем чувстве вины. Теперь мысли о том, что с ним, возможно, произошло что-то ужасное, что он никогда больше не вернется домой, что его сбил автомобиль, буквально кишели в моей голове, вырываясь из нее и заполняя собой все комнаты, цепляясь за разноцветные обои на стенах, за игрушки брата, за тарелки, за диван из кожзаменителя и проникая во все углы и даже протискиваясь между страницами книг. Я не знала, смогу ли выдержать этот ужас. С нами попросту не могло произойти подобное несчастье, и я опустилась на колени, чтобы попросить Бога вернуть нам Анхеля с его худющими ногами и умением выводить меня из себя. Мне хотелось, чтобы к нам вернулись те вечера, когда мы сидели с ним вдвоем в кухне.