Наталья Никольская - Все на мою голову. Умереть и не встать

Вечером, когда все уснули, я долго сидела на крыльце одна. Спать мне не хотелось совершенно, и я жалела, что так рано отправила Тимофея домой.

Бессонница меня уже просто мучила, даже и ром не помогал, которого, кстати, осталось на донышке. Теперь уж Полина не сможет этого не заметить, ну и ладно! У меня теперь есть защитник — Тимофей. А то, ишь, взяла моду учить меня жизни! Я взрослая женщина!

Я даже выпрямилась и расправила грудь, но, видимо, сделала это слишком резко, потому что в боку сразу что-то кольнуло, и я тут же ссутулилась, приняв привычное положение. Нет, надо сидеть и ходить так, как удобно, а то можно и заболеть.

Но все-таки мне захотелось совершить чего-нибудь эдакое, что-то полезное. Какой-нибудь подвиг. Нет, в лес я, конечно, не пошла — не подумайте, ведь не сошла еще с ума. Но полезла на чердак, чтобы пересмотреть тот хлам, который разворошили там бандиты.

В сарае я нашла лестницу и подтащила ее к дому. Осторожно переставляя ноги по ступенькам, молилась, чтобы не упасть.

Забравшись на чердак, чуть не задохнулась от пыли. Прочихавшись и немного очухавшись, даже порадовалась в душе этому обстоятельству: значит, не у меня одной бывает пыль! Правда, это чердак, а не квартира, а в доме у Гальки всегда чисто, но все же, все же…

Галина еще не успела привести чердак в порядок. Бардак там царил просто сногсшибательный. Я походила вокруг груды различного барахла, потом присела на кучу тряпья посреди чердака и занялась делом. Интересовали меня сейчас в первую очередь письма Седого, Галькиного отца, к своей дочери.

Вот они, похоже, письма. Валяются кучкой. Я собрала их, разложила на коленях и принялась читать. Написаны они были на плохой бумаге, тупым химическим карандашом, поэтому чтение было очень затруднено. Да еще с моим зрением…

Хорошо еще, что на чердаке у Галины был проведен свет. Пусть тусклый, но все-таки лучше, чем ничего. Я отчаянно щурилась, поднося письма близко-близко к глазам.

«Милая моя доченька, — было написано в первом письме. — Очень по тебе скучаю. Надеюсь, что настанет тот день, когда я смогу тебя обнять. Не грусти, родная, все будет хорошо. У меня жизнь здесь нормальная, за меня не беспокойся. Пиши мне, не забывай. Учись хорошо и тетю Лену слушайся. Твой папа».

Обычное письмо, ничего выдающегося в нем нет. Что меня приятно удивило, так это то, что написано оно было очень грамотно, без единой ошибочки.

Я развернула второе:

«Дорогая Галочка, девочка моя! Каждый день, каждую минуту думаю я о тебе, и вся моя душа изболелась. Только бы дожить до той минуты, когда увижу тебя, хоть посмотреть, какая ты стала. Ты мне пришли свою карточку, сфотографируйся, не поленись. Она мне душу согреет…» — здесь уже звучало грустное настроение, видимо, Седой уже понимал, что тяжело болен, но не знал, до какой степени, и еще надеялся увидеть дочь.

В следующем письме он писал, что, наверное, никогда не увидит свою Галочку, и что ему очень больно это осознавать…

«Хоть бы смех твой услышать, доченька, а там и умирать можно. Бог меня за грехи наказывает, и ты, смотри, ошибок отцовских не повторяй. Живи так, как тебе совесть подскажет, и знай, что отец, какой бы он ни был у тебя, всегда тебя любил и делал все только ради вас с мамой. И знай, доченька, что отец позаботился о тебе, как только мог…» — тут уже Седой говорил о себе в прошедшем времени.

Но и опять я ничего не открыла для себя полезного. «Позаботился о тебе…» Что он имел в виду? Как расшифровать эту фразу? При чем тут Скворец, Рябой и Мутный и кто убил Скворца? Мутный? Ответа на эти вопросы я так и не получила.

Ложась спать, я еще много раз прокручивала в голове строки из писем Седого, ворочалась в постели, пытаясь разгадать загадку этого неординарного человека.

Наутро я решила еще раз расспросить Галину о ее отце. Встать пораньше и расспросить. Но когда я проснулась, в доме никого не было. На столе лежала записка: «Мы ушли на пруд».

Взглянув на часы, я увидела, что уже половина двенадцатого. Я почувствовала, как угрызения совести неприятно заскребли коготками по моей спине. Но я тут же заставила себя их укротить. В конце концов, у меня бессонница! Может, у меня биологические часы так устроены: спать я ложусь в четыре часа утра, а встаю в половине двенадцатого. Если посчитать, то получится, что спала я всего семь с половиной часов. А для полноценного отдыха нужно, между прочим, восемь! Так что я еще и недоспала. Могу с чистой совестью еще прилечь на полчасика. Что с удовольствием и сделала.