Александр Знаменский - Паразиты

— Ай-яй-яй! Нехорошо не узнавать старых друзей. Помнишь, недели две назад мы с тобой вместе гуляли в одной тесной компании? Помнишь? Э? Там еще была такая красивая длинноногая дэвочка по имени Лера… Она нас и свела… Эге!

— Ну как же, как же! — проговорил Браслет, смутно припоминая, как нализался в тот вечер финской водки и заснул без задних ног, а очнулся только на следующий день в одной постели с длинноногой Лерой и жирным азербайджанцем, с которым они тогда же и перешли на «ты». — Мы тогда с тобой, кажется, обменялись визитками. Чем обязан?

— Есть очень деловой разговор. Деловой и очень срочный! Эге! Ты где сейчас сидишь? Э?

— В «Баттерфляе»…

— Э? — не разобрал Верблюд.

— «Баттерфляй» — ночной клуб на Мясницкой.

— Да, знаю. Хочу приехать. Там свободные места есть? Э?

— Скажешь, что к Альфреду Афанасьевичу, тебя сразу пропустят.

— Уже лечу! Э? На крыльях дружбы… Эге! Буду минут через сорок.

Альфред Афанасьевич Суров, он же Браслет, не вставая из-за стола, тут же связался по телефону с охраной ночного клуба, поскольку идти к ним самому посчитал ниже своего достоинства.

— Слышь, там кавказец один подъедет минут через сорок… Да! Спросит Альфреда Афанасьевича, то есть меня, так ты его пропусти. Это ко мне.

— Будет сделано! — подобострастно ответил начальник охраны, узнавший в говорившем всемогущего Браслета.

«Видать, задумал Верблюд что-то любопытное, — теребя усы, тихо сказал самому себе Браслет. — Что ж, послушаем его предложения. От этого меня не убудет».

Выпив рюмочку дорогого коньяка, Браслет щелкнул пальцами, подзывая к себе распорядителя. К нему тут же подскочил широкоплечий молодец в смокинге и галстуке-«бабочке».

— Мурик, — расслабляясь, произнес Браслет, — пора начинать шоу. — И тут же добавил: — Если, конечно, наши «птички» успели нацепить свои перышки…

— Уже начинаем, Альфред Афанасьевич! Вы больше ничего не желаете? — поинтересовался распорядитель.

— Принеси целую бутылку коньяка «Наполеон». Сейчас ко мне гость придет…

— Будет исполнено, — ответил распорядитель, отходя прочь.

Браслет любил этот ночной клуб, бывал здесь довольно часто и не жалел средств на организацию «культурных программ». В эту ночь, например, в клубе должны были выступить совсем еще юные красотки из модной группы «Светящиеся». Они должны были появиться в перерыве между выходами стриптизерш. Это особенно возбуждало собравшихся завсегдатаев.

Сам Браслет обожал легкую музыку, хотя почему-то стеснялся в этом признаться. Больше того, всем своим многочисленным знакомым он старался внушить, что предпочитает всякой там «попсе» музыкальную классику. Для этого он даже обзавелся портретами выдающихся композиторов прошлого и настоящего и приказал развесить их во всех кабинетах центрального офиса фирмы, которой руководил.

В зале ночного клуба погас свет, и только разноцветные лучи от мощных прожекторов замелькали по сцене, на которую высыпали прелестницы из кордебалета. Из одежды на «птичках» было всего по два-три перышка. Прелестницы, высоко задирая свои длинные точеные ножки, принялись отплясывать что-то умопомрачительное. При этом они выделывали такие акробатические выкрутасы, что дух захватывало.

— Хорошо здесь! — удовлетворенно крякнул Браслет, расслабленно откидываясь на спинку стула. Сейчас ему совершенно не хотелось даже думать о каких-то там делах, о каком-то несносном Верблюде, прозванном так за то, что при разговоре он имел дурацкую привычку брызгать слюной на собеседника. Хотелось только одного — без остатка раствориться в звуках ритмичной музыки, в созерцании красивых женских тел.

Верблюд — толстяк с огромным количеством дорогих перстней на пальцах — подсел за столик Браслета в самый неподходящий момент. Как раз «Светящиеся» вышли на сцену и запели одну из своих наиболее популярных песенок, которая очень нравилась и Браслету.

— Друг, я пришел! Эх! — тяжело отдуваясь, прохрипел Верблюд, плюхаясь на стул рядом с Браслетом. — Позволь, я намного промочу горло. Совсем нэмного! Эге!

Не дожидаясь позволения со стороны хозяина столика, Верблюд взял самый большой бокал, брезгливо протер его собственным не первой свежести носовым платком и только после этого наполнил его из коньячной бутылки.

— На здоровье! — пожелал он самому себе и в три глотка осушил бокал. Вслед за драгоценным напитком он отправил в свою ненасытную утробу целый лимон, почти не пережевывая. У Браслета даже челюсти свело от оскомины, когда он все это увидел.