Рекс Стаут - Рука в перчатке

- Куда вам, - презрительно пробормотал полковник и промаршировал вон из комнаты.

Инспектор встал, налил себе полчашки вконец остывшего кофе и залпом выпил, пару раз закашлялся, взял сигару, затем медленно подошел к Шервуду и стал напротив него. Дол чуть приподняла пушистые ресницы, с интересом наблюдая, что он делает, и снова прикрыла глаза.

- Ну, - сказал Кремер, - повторяется все то же самое, что и со Сторсом. Мотив. Вот где надо копать, но я не вижу, чем могу вам помочь. Не думаю, что они что-то выжмут из де Руде, если только из него есть что выжимать. Полагаю, до вас уже дошло, что он не лжец и никакой не убийца. Все могло случиться точно так, как он рассказывает. Он пришел в комнату к Циммерману и, вполне возможно, мог слышать, как тот запирает дверь, конечно, если предположить, что кто-то прятался в комнате у Циммермана, пока де Руде был там. Потом Циммерман заснул, а этот парень выбрался из тайника, сделал свое дело, открыл дверь и пошел к себе в комнату отдыхать, наверняка полагая, что до утра его беспокоить не будут, и, должно быть, ужасно разозлился, что его подняли так рано вопреки его ожиданиям. Если так и было, то это либо Фольц, либо Чишолм, но уж никак не Рэнт. Если это Рэнт, то де Руде либо врет, либо ему померещилось, что слышал, как закрывают замок. А может, Циммерман сам открыл дверь позже, когда выходил в ванную, ведь у него в комнате ее не было, да и забыл закрыть ее потом. Но если убил де Руде, придется копать почему.

- Да-а, - протянул Шервуд с сарказмом. - Спасибо и на этом!

- Не стоит благодарности. Но один маленький опыт можем попробовать сделать. Если ничего не добьемся, то хоть удовлетворим свое любопытство.

Рэнт сказал, что если бы в постели Циммермана шла борьба после 11.25, то он бы услышал. Что-то мне не верится... Вряд ли это могли также слышать мисс Боннер или даже Фольц. Что, если мы соберем их всех и проверим?

Шервуд с трудом поднялся на ноги. Дол открыла глаза.

Наступил понедельник. Над Берчхевеном вставало прекрасное и беззаботное сентябрьское утро. Его первые лучи побежали по окнам второго этажа, веселые и озорные, и не было им дела до зловещей и нелепой картины, которую там застали, а будь у них чувство юмора, они вдоволь посмеялись бы над женщиной и тремя взрослыми мужчинами, стоящими молча и напряженно вслушивающимися во что-то, сначала в комнате у Фольца, потом у Дол Боннер. А в это время в комнате у Циммермана, отправившегося в свой скорбный путь на секционный стол морга, здоровенный патрульный катался по кровати, сгибался и разгибался, как актер в детской пьесе, а три его товарища мрачно наблюдали за ним.

Глава 16

Шесть часов спустя Дол Боннер сидела на подоконнике, прихлебывала горячий чай из чашки и смотрела на залитый солнцем газончик.

Она пришла к выводу, что у нее нет безопасного окольного пути. Либо ей придется прыгнуть через пропасть, либо бросить все это дело. Шанс форсировать события с меньшим риском у нее был, и весьма приличный, но когда около десяти утра двое полицейских привезли де Руде и освободили его, этого шанса не стало. Дол видела, как де Руде вылезает из машины и требует проводить его к Мартину, по нему не было заметно, чтобы он горевал, и он совсем не походил на человека, сломленного допросом.

Шервуд уехал на заре, но теперь объявился снова.

С ним был Брисенден, они заперлись в игральной комнате и допрашивали Лена Чишолма. Лен объявил патрульному у своей двери, что проснулся, хотя тот и сам бы догадался по его громким, протяжным и жалобным стонам с похмелья. Инспектор Кремер отбыл.

Дол так и не поспала и сознавала, что голова у нее не такая ясная, как хотелось бы. Солнечный газон казался ей картинкой из сна: такой пышный и манящий, он одновременно таил в себе какую-то угрозу, а какую - она не могла понять. Мозги у нее были как каша, и с этим приходилось мириться. Ей не удавалось лечь и заснуть: мучила мысль о необходимости решиться, она знала, что должна сделать это, уже несколько часов, все время, пока уклонялась от своего долга. Это началось, когда Дол впервые услышала рассказ де Руде в игральной комнате.

У нее возникло убеждение, бывшее прежде всего лишь слабой догадкой. Ничего удивительного, что с этой уверенностью, поселившейся в ее голове, ей было не до сна. Ее терзала мысль, что, пойди она к Циммерману с тем, что знала, в десять часов, а не в два, он и сейчас был бы жив. И все давно кончилось бы.

Теперь Циммермана не было, и идти ей было не к кому. Это вызывало у нее отчаяние.