Анатолий Степанов - День гнева

- Ну и что ты думаешь по этому поводу?

- Видимо, эта фраза была невнятна, и перед передачей ленты заинтересованным лицам этот кусок был записан заново.

- Профессионал-контрразведчик, опасался, что безрукий дилетант не сможет осуществить качественную запись и взял все заботы по этой щекотливой операции на себя, - констатировал Смирнов.

- Как же получилось, что принципиальный борец с политическим сыском Витольд Германович Зверев сознательно помогал активно сотрудничавшему с этим сыском Игорю Дмитриевичу? Помогал конторе, которую ненавидел? На непростой этот вопрос всего один простой ответ: сговор. Сговор, целью которого были досье на известного нам государственного деятеля и уничтожение особо опасных противников принципиального борца во всесильной конторе. Но нельзя одной рукой ухватиться за титьку и за задницу.

- Значит, можно, Александр Иванович, - почти весело перебил его Витольд Германович. - Никакого досье нет, а наиболее опасные для нового демократического общества сотрудники конторы уничтожены.

- Скоро самым опасным для нового демократического общества сотрудником конторы станешь ты, Витольд. А насчет того, ухватились вы или нет... За титьку вы держитесь крепко. Ну, а насчет задницы... Задница, в первую очередь, я. Да и все сидящие здесь, как вы считаете, полные задницы. Но вы за них не ухватились и, надеюсь, не ухватитесь никогда. Смирнов замолк на секунду, сморщился, обнажив хищную пластмассовую челюсть. - Смотрите на них, ребята, и запоминайте будущих врагов!

- У тебя, Александр, кроме гнилой ниточки в руках ничего нет, слегка даже презрительно опять выступил Зверев. - Ты ничего не докажешь.

- Естественно, - согласился Смирнов. - И ты станешь большим начальником в конторе, а он одним из политических лидеров России. Но предавший единожды предаст еще сто раз. Мы не доказывать будем, мы будем знать и готовиться.

Игорь Дмитриевич резко встал, демонстративно глянул на часы и объявил: - Мне пора.

Спиридонов перехватил его уже у входа и попросил:

- Повернись ко мне, Игорь.

Игорь Дмитриевич надменно повернулся, и тогда Алик ладошкой шлепнул его по левой щеке, а тыльной стороной ладошки - по правой. И разрешил:

- Теперь можешь идти.

И - ничего не поделаешь - пришлось Игорю Дмитриевичу уйти.

Смирнов вплотную подошел к Звереву и шепотом спросил:

- Ты зачем передал Жилинскому пистолет?

- Я считал, что он должен застрелиться, - четко ответил Витольд. Смирнов приблизил к нему свое мокрое от пота, воспаленное лицо и не то чтобы прошептал, просвистел скорее:

- Нет, скот, ты считал, что он должен застрелить меня, - и, развернувшись, направился к Махову. - Извини, Леня, наворочали мы тут. Тебе с бригадой всю ночь лопатить. И пожалей нас, стариков, отпусти на сутки, умаялись мы очень.

- О чем речь, Александр Иванович!

62

Они - Смирнов, Спиридонов, Казарян и Кузьминский вышли из бункера на волю. Александру казалось, что, вдохнет свежего воздуха и полегчает. Вдохнул, но не полегчало. Они шли мимо курзала и слышали, как там свежий молодой женский голос под гитару допевал романс "Капризная, упрямая".

- Алуська, - как бы гордясь, узнал Кузьминский.

Раздались аплодисменты, а после аплодисментов возник спокойный и глубокий баритон Игоря Дмитриевича:

- Дамы и господа! Друзья! Поблагодарим наших милых гостей за этот чудесный импровизированный концерт, за то удовольствие...

Они свернули за угол и продолжения речи не слышали.

...В "джипе", посидев немного за баранкой, Смирнов сказал виновато: Чевой-то я притомился, пацаны. Рома, будь добр, веди машину.

Алик ушел на заднее сиденье. Смирнов с трудом сдвинулся направо, Роман сел за руль и понеслись.

Когда подъезжали к Москве, Смирнов хрипло спросил:

- Который час?

- Половина одиннадцатого, - поспешно ответил Алик, давно уже с тревогой наблюдая сзади странно изменившийся смирновский полупрофиль и приказал Роману: - Сразу же ко мне.

- Перевертыши на веревочке, - вспомнил вдруг чупровские слова Смирнов. - Сколько же их там, перевертышей на веревочке.

- Где? В Белом Доме? - не отрывая взгляда от дороги спросил Казарян. Он не видел лица Смирнова и поэтому просто вел беседу.

- Всюду, всюду, всюду... - бормотал уже Смирнов. Дикая боль, боль, которой он никогда не испытывал, он, получавший в свое многострадальное тело и пули и осколки, дикая эта боль огненным прутом как раз посередине разрезала его грудную клетку. И впервые в жизни Смирнов произнес слова: Болит, болит.