Ирина Глебова - Ночные тени (сборник)

– Что за дачи? – удивился старший, отгоняя комаров от лица.

– А детские сады вывозят за город на оздоровление. Тут и живут всё лето. Я и сам когда-то ездил.

– Ты, Шнурок, был тогда пай-мальчиком? Или уже девок щупал? – подначил его старший. Шнурок оскалил мелкие зубы – улыбнулся. Другому бы смеяться над собой не позволил, в горло бы вгрызся. Но Шатуну можно было. Он был не только его паханом, но и кумиром. Глядя, как здоровенной лапищей гладит главарь свою «заточку», он чувствовал и жуть, и преклонение. Ответил с внезапно пробившейся давней болью:

– Тихеньким не был, драться любил. Конфеты, яблоки у других отнимал. Когда прямо из рук, а то по шкафчикам шастал. Меня ж мамаша подкидывала на всё лето – и с концами, не появлялась ни разу. А ко всем по воскресеньям толпы родителей, гостинцев натащат…

Шатун кончил обтирать нож, вертел его в руках. Заточка была самодельной: длинное тонкое лезвие, трёхгранное. От него почти не бывает крови и остаётся маленькое отверстие. Такое, какое осталось на шее у Гориллы. Шатун сцепился с ним в кладовке с барахлом, на заводе, куда их вывозили работать. Там был цех, опломбированный, казалось, наглухо, где вкалывали одни заключённые. Но завод не тюрьма, и когда они, стараясь идти спокойно, пересекали заводское подворье, их чёрная одежда почти не отличалась от спецовок рабочих. Но перед этим случилась та драка в кладовой. Мастер послал Шатуна за обрезками тряпья – вытирать руки. Был ли он в сговоре с Гориллой, или тот – давний смертельный враг Шатуна, – сам услышал и пробрался в кладовую раньше… Теперь это неважно. Но Шатун недаром носил своё прозвище: чутьё у него звериное. По пути в кладовую он тихо свистнул Шнурку. И когда из угла неслышно прыгнул длиннорукий, с обезьяньей челюстью человек, их оказалось двое. И заточка из рук Гориллы перешла к Шатуну. Теперь она его – дважды пустил её в дело. И не жалел о том. Не жалел ни Гориллу, ни конвоира, услыхавшего шум в кладовке и открывшего запасную, ведущую прямо на улицу дверь. Он думал, что его пушка надёжнее холодного железа… Этот побег Шатун не планировал, но мечтал о нём долгие годы. Поглаживая ребристую ручку оружия, он думал о Горилле без злобы: сам того не желая, тот помог ему выйти на свободу. И пока всё шло хорошо.

– Удобная ручка, – сказал он. – Ладонь с неё не соскользнет.

– Уходить надо, – замотал головою молодой. – Комарьё загрызает.

– Уйдём по темноте. Да-а… – старший смотрел через дорогу на двух ребятишек, которые ползали на коленках, что-то рассматривая в траве. – Вот этих бы малявок взять с собой, заложниками.

– Лучше вон ту цыпочку, – хохотнул Шнурок, указывая на молоденькую воспитательницу, которая пасла детвору в глубине площадки. – С неё есть что взять. А с этих какой толк…

– Тебе бы всё… – ругнулся Шатун. – Дети в заложники – лучше всего. Ради них и родители, и легавые расшибутся, на всё пойдут.

– Да ведь шмон какой поднимется! Ты что, Шатун? – испугался вдруг младший. – Ведь всё тихо, мы и так уйдём…

– Шум будет большой, точно, – рассуждал главарь. – Да не трясись ты, это я так… прикидываю. – И вдруг мгновенно и бесшумно отпрянул в самую глубь колючих зарослей, дёрнув за собой другого и одновременно указав глазами в сторону. Шнурок глянул: в дальнем конце забора появился солдат с автоматом. Внимательно оглядев опушку леса, он поправил ремень и стал вышагивать по периметру забора. Двое чёрными ужами поползли по траншее, подальше.

– Обложили! – шипел Шнурок, задыхаясь от тоски и страха. Но Шатун вдруг остановился.

– Теперь ночи ждать не будем, – сказал он. – Теперь наоборот, сейчас надо идти, к реке. Там сегодня должно народу много быть – жарко, суббота. Сойдём за отдыхающих.

Лес в этих местах был обширный, но не густой. Часто прерывался большими светлыми полянами, холмами. Впрочем, был он и безлюден. Местный народ по грибы и ягоды ходил в другие, дальние боры, а наезжавшие к детям родители предпочитали прибрежный песок и прогретую воду неглубокой реки. Потому и проскользнули два человека незамеченными к опушке. В этом месте лес подходил к самой воде, берег зарос камышом, дно затянулось илом. Песчаные отмели, облюбованные народом под пляжи, мелькали вдалеке, а здесь было пустынно.

Шатун приказал раздеться до трусов. Из найденной в кустах мятой газеты соорудил себе пилотку. Шнурок же прикрыл свою бритую голову большим листом лопуха, свернув его в колпак. Теперь они походили на местных рыбаков-забулдыг, вышедших в выходной день на бережок не столько рыбку половить, сколько раздавить бутылку. Правда, у них были бледные, с синевой, тела. У местного люда кожа на солнце продубела. Только это наблюдение – для очень уж дотошного человека. А они лезть зазря на глаза никому не собирались. Хотя и рискнули: вышли на берег и сели в камышах у воды. Грело солнце, течением несло мимо травинки, в камышах чирикали птицы. Они болтали уставшими ногами в воде, расслабившись на несколько минут. Верхом, вдоль опушки, шла компания подростков с удочками. Из одного места они оказались видны ребятам. Но те, не обращая внимание на две фигуры у воды, прошли мимо. Однако Шатун заметил, что мальчишки дымили сигаретами. Толкнул локтем младшего: