Мария Семенова - Преступление без срока давности

— Хорош очком сучить, давай шевели грудями — «аргоном» сыт не будешь. И бухалом проставься, знаю, у тебя его хоть жопой ешь.

Заскрежетал по жести консервный нож, негромко загудела микроволновка, и раздался голос законодателя, все еще дрожащий и прерывистый:

— Мишаня, монгольскую будешь?

Снегирев сразу представил бутылку с резко пахнущей водкой, в глубинах которой скрючилась в три погибели заживо заспиртованная змеюга, и почувствовал, что, несмотря на отвращение к алкоголю, сейчас бы охотно впился в нее зубами — есть хотелось до тошноты.

— Нам, татарам, одна хрен, что порево подтаскивать, что отпоротых оттаскивать. — Горкин заливисто заржал и, набив полную пасть, принялся смачно жевать. — Макса, хорош вошкаться, пожрем по-рыхлому и по новой сыграем в «буек» — твоя жопа, мой х…ек! — Он опять раскатился хохотом, закашлявшись, рыгнул и вдруг мерзким козлетоном пронзительно затянул: — А мальчонку тово у параши бардачной поимели все хором и загнали в петлю…

Действительно, в следующие два часа было выжрано и сыграно изрядно. Наконец, когда мерный диванный скрип прекратился и сладострастные стоны затихли, законодатель засобирался домой:

— Ах, Мишаня, я поеду, а то Дембель такую сцену устроит — жуть.

— Давай, давай, греби к своему уроду, пока его еще не присыпали.

Было слышно, как Горкин соскочил на пол и, хлюпко шлепая по паркету босыми ногами, прямиком направился к удобствам — вода там зашумела, как Ниагарский водопад.

— А жопа старика не стоит пятака. — Негромко напевая, законодатель зашуршал одеждой, щелкнув зажигалкой, закурил, энергично постучал в дверь ванной: — Любимый, запри все как следует, — и двинулся на выход.

Вскоре во дворе негромко чиркнул стартер «пятьсот двадцатой», галогеново загорелись фары, и, не жалея холодный двигатель, Шагаев выкатился со двора. Правда, не совсем удачно — чертовы ворота оказались узковаты для депутатской удали, и, сковырнув к едрене фене правое боковое зеркало, законодатель громко выругался и вихрем пролетел мимо «мышастой», — что все-таки делает с человеком любовь!

Тем временем, судя по доносившимся звукам, Горкин уже процесс омовения закончил, и, потянувшись так, что хрустнули все суставы, Снегирев начал собираться. Поверх ботинок он натянул полностью маскирующие характер следов «галоши», смазал руки «антидактом», специальным кремом, позволяющим не оставлять отпечатков, и, захватив спортивную сумку, этаким любителем вечерних моционов двинул прямиком на депутатское подворье. Тем более что сделать это было совсем несложно. Хозяин, мудак, оставил ворота настежь открытыми, и, очутившись во дворе, Снегирев первым делом направился к «феррари», чтобы снять с нее радиомаяк — вещь редкую, цены немалой, а кроме всего прочего, свою задачу уже выполнившую.

«Ос-тос-перевертос, бабушка здорова. — Бодрый горкинский голос между тем выражал полную удовлетворенность жизнью и сопровождался звоном хрусталя, бульканьем жидкости и, как следствие, смачным кряканьем на выдохе: — Ну, бля, упало». Наконец золотое правило, что на халяву и уксус сладок, встало ему поперек горла, и, хватанув последнюю на посошок, он облачился в кашемир и начал открывать массивную входную дверь. Однако выбраться наружу не успел. Что-то резко ударило его в подбородок, так, что мозги встряхнулись, а земля стремительно ушла из-под ног, и Михаил Борисович провалился в небытие.

«Хорошо-то как!» Ступин убрал ксиву подальше и, жмурясь от весеннего солнышка, двинулся по направлению к «Чернышевской». С не убранных всю зиму крыш свисали ледяные бомбы, орали от восторга влюбленные коты, а воздух был наполнен томлением, южными ветрами и вонью оттаявших помоек. Весело чирикали воробьи, брызгала капель девушкам на колготки, и весь мир казался прекрасным, а будущее удивительным. Наступал уик-энд, пятница, и, несмотря на полуденный час, народу на улицах было не протолкнуться.