Мария Семенова - Преступление без срока давности

Туманная перспективка-то: «Товарищ, товарищ, не видно ни зги! — Идите вперед, не е…те мозги».

Петруччио разливал «Посольскую», Шалаевский наполнил миски борщом и, не чокаясь, хватанул залпом. «Холодненькая, а душу греет. За удачу». Зажевали салом с чесночком, повторили, и, посыпая хлеб крупной солью, принялись хлебать борщ, наваристый, с золотистыми колечками жира. Дуя на пальцы, потащили из углей печеные картофелины, разложили на газетке перламутровую на разрезе скумбрию и, приговорив водочку, стали пить чай — с малиновым вареньем, под разговор.

— Вообще-то ведь существовало два вида раскопщиков — красные, блин, следопыты и черные. — Петруччио уже закрепило, и, вспоминая свое славное комсомольское прошлое, он скривился. — Красные делали все официально, а черных интересовало только оружие и ценности. По большому-то счету все это фигня. — Он посмотрел на языки пламени в печке, потом перевел взгляд на Шалаевского и потряс в воздухе пальцем. — На раскопках поднимались все, это я тебе как бывший инструктор райкома говорю. Курировавший, блин, красных следопытов. Ну а черных тогда никто не курировал, их менты ловили. Иногда комитет, если очень ценное что или важное. А сами черные делились на категории. — Петруччио, как ему казалось, для наглядности, выкинул вверх три пальца, пристально посмотрел на них и мощно икнул. — Первая — это «чердачники», они ходили по деревням и собирали, а иногда скупали оружие и трофеи у местных. Следующая категория — «помой-щики», раскапывавшие немецкие помойки. Фашистские гады грабили музеи и обставляли свои блиндажи фарфором, хрусталем и еще черт знает чем, причем если барахло билось или не нравилось, его выбрасывали. И не куда-нибудь, а в специально вырытые ямы — немцы народ аккуратный. Ну а самая многочисленная категория — это «копалы». Эти рыли все: землянки, окопы, кладбища, хоть наши, хоть немецкие, — вообще трава не расти…

Он удрученно посмотрел на порожнюю бутылку, поднялся было за другой, но передумал и подлил себе заварки.

— Копать не сложно. Трудно найти, а еще труднее продать, особенно оружие. Ты сам видел, вез-то я всего ничего, десяток стволов, специально, блин, на поезде ехал, а что получилось! Кто мог знать, что на перроне мент с металло-искателем окажется! А если не десять стволов толкать, а десять тысяч? — Петруччио отхлебнул из кружки, вытер вспотевший лоб и, посмотрев на подживающее ухо Шалаевского, шумно выдохнул: — В общем, такая тема. Давно еще, при коммунистах, познакомился я с дедом одним, из деревухи под Новгородом. Сам он из кулаков, в войну перешел на сторону немцев, был полицаем, затем старостой, ну а крас-ножопые его, естественно, в лагере промурыжили.

Так вот, за ящик водки этот самый старец презентовал мне план расположения немецких складов в Новгородской области. Оружейных большей частью. Некоторые из них уже отрыли, кое-чего я сам продал потихонечку, но в основном до недавнего времени все они стояли не при делах, — куда сразу столько оружия девать? А мелочевка, сам знаешь, к чему приводит.

— Да уж представляю. — Шалаевский внезапно развеселился и, легко сломав о колено лесовину толщиной в руку, запихал половинки в печку. — К стрельбе на поражение.

Сейчас, находясь в безопасности, с полным желудком, он был все же больше человек, чем зверь, и мог позволить себе такую роскошь, как смех.

— Интересно, пол они от ментовских мозгов отмыли?

— Так вот, брат, — почему-то побледнев, Петруччио сглотнул слюну и отставил кружку с чаем в сторону, — недавно прорезались люди, черные, которым нужно много оружия. Очень много. Очень серьезные люди, вроде тебя…

Стояла душная тропическая ночь, и в этой ночи по карнизу четырнадцатого этажа медленно и бесшумно двигался человек. Он был облачен в камуфляжный комбинезон под цвет розовато-серой облицовочной плитки и такую же маску. Перед углом ему пришлось попотеть, потому что за десять лет независимости карниз успел обветшать. Снизу, с канала, веяло теплой сыростью и запахом гниющих водорослей.

Человек в камуфляже прополз еще пять сантиметров, выгнулся, как нормальные люди не могут, и, приподняв голову, вдруг улыбнулся. Он понимал, что выражение его глаз отчетливо читаемо сквозь мощную оптику, и хотел дать знать — все идет отлично.

…Страшный удар в грудь смахнул его со стены, и, даже не вскрикнув, он полетел вниз. Полет с четырнадцатого этажа занял три с половиной секунды. Ему полагалось бы завершиться брызгами на асфальте, но в городе, зажатом между берегом океана и горным хребтом, происходила вечная путаница с ветрами. С проспекта Независимости непредсказуемо дохнуло, и падающее тело пронеслось в полуметре от осклизлого бетона набережной, чтобы почти плашмя рухнуть в гниющую черную жижу.