Мария Семенова - Преступление без срока давности

Как он и думал, замок на дверях подъезда отсутствовал, проход на чердак также был незаперт — не до того, и, удобно устроившись под самой крышей, майор принялся работать над имиджем.

Напялил половчее парик, украсил — если бы так! — вывеску фальшивой мохнорылостью и, с пристрастием глянув на свое отражение, поморщился: ну и урод. «Вылитый Сусанин, смерть за царя, блин!» Вытащив березинский паспорт, он уставился на фотографию убитого, затем посмотрелся в зеркало и, хмыкнув, тяжело вздохнул: «Есть что-то, но не то. Все-таки больше похож на Сусанина… А если вот так?» Он водрузил на нос реквизированные у покойного очки и сразу же криво оскалился: "А вот теперь гораздо лучше. Патлато-бородато-очкастый урод. И краснокожая паспортина при нем:

Березин Дмитрий Александрович, 1953 года рождения, проживает в городе Москве, улица Лесная, дом такой-то. Русский, разведен, защитник отечества. Ажур!"

А в том, что паспорт окажется в розыске не скоро, майор не сомневался. Пока найдут его законного хозяина — скорее всего по запаху, — пока прокачают все, пока ориентировки разошлют… Да еще при таком несусветном бардаке. Главное сейчас — живым остаться, а ксиву по уму можно выправить и потом, не торопясь.

«Ну, чтобы сдохли наши враги». Он смачно хрястнул зеркалом о стену, переобулся и, сняв на время вышибавшие слезу очки, определил «Калашникова» на плечо под куртку — хорошо, если бы не пригодился. Переложил имущество в сумку, спрятал чемодан в куче хлама и, спускаясь по лестнице, сунул ментовские штиблеты в мусоропровод.

На улице все было по-прежнему — моросил зануда дождь, грохотали кое-где танковые двигатели, а у громкоговорителей толпились россияне и с упорством параноиков твердили заклинание: «Свобода, равенство, Ельцин». «Больные люди, тьфу! — Сплюнув, Шалаевский поднял капюшон ветровки и, посмотрев на часы, принялся голосовать. — Не понимают, идиоты, что рабы не могут быть свободны, а равенство возможно только среди равных. Интересно, поезда еще ходят в этом хаосе?»

— К трем вокзалам довезешь, отец? — Увернувшись от брызг, он заглянул в салон остановившейся «копейки» и, уловив сомнение в глазах водителя, седого как лунь морщинистого старца, улыбнулся: — Поехали, не обижу.

— Седай. — Буксуя умирающим сцеплением, дед тронул «жигуленка» с места, и майор, заметив на руле ручное управление, поморщился:

— А что это, батя, дома тебе не сидится, в такую-то погоду?

— А жрать-то я буду чего, едрена мать? — Выругавшись, старец насупился и, дав на светофоре по тормозам, сдвинул кустистые брови. — Сынок отыскался хренов. Чем дурацкие вопросы задавать, лучше у Горбача поинтересуйся, как дошли до жизни такой, только и остается, как взять крупнокалиберный и длинной очередью, пока ленты хватит.

— А кого стрелять-то будешь, отец? — Майору стало интересно, и, вытащив березинский «Ротманс», он протянул сигареты воинственному рулевому: — Вот, покури вначале…

— Не знаю. — Даже не взглянув на курево, тот внезапно остановил машину, и в его выцветших глаукомных глазах заблестели слезы. — Я, гвардии майор, на старости лет блядей развожу, сволочь всякую. Знаешь, мы с барбосом живем вдвоем, так вот не объяснишь ему, хвостатому, что демократия пришла, жрать он хочет. — Он вытащил-таки сигаретину, и Шалаевский понял, что вместо левой руки у него протез. — Только не думай, и при красножопых хорошо не было. Родина, Сталин, партия — все это говно, говорильня. А вот три года лагерей, а потом два — штрафбата, да заградотрядовцы за спиной в две линии, и сын мой Лешка, что в цинкаче из Афгана привезли, это я на своей шкуре испытал, в печенках сидит. Ну все, хватит!..

Глубоко затянувшись, он внезапно сник и, выбросив окурок в окошко, включил левый поворотник.

— Это у меня маразм такой. Только что б они там ни говорили у своего Белого дома про новую жизнь, херня это все равно. Народ наш, паря, никогда свободным не будет, потому как быдло. Стадо. Делай с ним что хошь — хоть коммунизм строй, хоть демократию затевай, единственно, что он может, — это своего боднуть, что рядом у корыта. Куда, паскуда, прешь? — Дед врезал дальним светом зазевавшейся «Таврии», и всю оставшуюся дорогу ехали в молчании, только стрекотал загибавшийся распредвал.

— Велика Россия, батя, всех сволочей не перестреляешь. — Вздохнув, Шалаевский расплатился с отставным майором и, выбравшись из «копейки», направился к Ленинградскому вокзалу.

Почему к Ленинградскому? А черт его знает, просто взял и пошел, положившись на инстинкт, словно дикий зверь в незнакомом лесу. Причем не просто пошагал, а вальяжно развинченной походкой склонного к позерству му-дака, в первом же ларьке затарился пивком и, присосавшись к банке, потянулся к кассам неуклюжим, всклокоченным и полным самомнения говнюком. А иначе никак, поймают. Как внешность ни меняй, но если бородато-очкастый лох упруго стелется спецназовским шагом, а глаза его отсвечивают стальным блеском, то возникает естественный вопрос: кто же он на самом деле? Форма должна соответствовать содержанию.