Юлиан Семенов - Аукцион

Ростопчин знал, что этих стариков нельзя торопить, пусть выскажет то, что на сердце; свидетельства очевидцев помогут потом отделить правду от лжи; к главному надо подходить постепенно, в самом конце, после того, как размякнет...

«Когда я стану таким же? — подумал он. — Лет через пять. Мне тоже есть что вспомнить о первых днях немецкой оккупации Парижа, только я был в подполье, а он — в Опера».

— Я опешил, — продолжат между тем Лифарь. — Такой прекрасный язык, такой петербуржский, то есть ленинградский... «Вы — русский?!» — «Нет, немец, но служил в лейб-гвардии Его Императорского Величества! Я знаю все ваши балеты, обожаю французскую культуру, купил виллу под Парижем!» Ушам не верю! «Мы пришлем вам в театр из рейха молодого ляйтера, он возьмет на себя бремя хозяйственных забот, чтобы вы целиком отдались искусству!» — «Так, значит, все-таки берете театр? Кто же будет править — вы или я?» — «Нет-нет, вы! Не хотите ляйтера — не дадим. Обращайтесь ко мне по всем вопросам, к вашим услугам!» Я поклонился — и к двери, а он меня останавливает: «Сергей Михайлович. У вас будет секретная миссия, и вы должны ее принять!» — «В чем же она заключается?» — «Вы сегодня должны остаться ночевать в Опера». — «Почему?» — «Потому что сегодня в Компьене подписывают мир. А после этого Хитлер пожелал быть в Опера». И — при слове «Хитлер» — вскидывает руку. «Отвечаете за все вы, вопрос жизни и смерти». Я бегом к моему министру эдюкасьон насьональ [народного просвещения]; тот выслушал; «все на вашей ответственности, вы приняли полномочия, только, молю, никому ни слова!» Но я решил дезертировать — первый раз в жизни... Зашел в Опера, дат пожарнику на красненькое, «оставлю тебя на ночь», и со страху отправился в еврейский дом — нашел убежище, а?! Хочу обо всем этом написать в моих «Мемуар д'Икар» [Мемуары Икара]... С первым метро лечу в театр, а мой пожарник рассказывает рабочим сцены, как ночью в зал ворвались немцы, много немцев, а с ними был один с усиками, очень хорошо знал про Опера, рассказывал остальным, где и что. «Я решил, что это немецкий певец, — продолжает мой пожарник. — Когда он спросил, где президентская ложа, я ответил: „А черт ее знает, их столько у нас, этих самых президентов“. Певец с усиками рассмеялся и похлопал меня по плечу, а я — его. Когда все уходили, певец велел дать мне денег за экскурсию, но я отказался, — „от бошев не берем“. Рабочие стали его бранить, деньги не пахнут, а я спросил, как звали того певца. „А черт его знает. Рулер или Фулер“. — „А он был в военной форме?“ — „Да“. — „С усиками?“ — „С усиками. Как у Шарля Чаплина“. — „Так это ты Хитлера по плечу хлопал!“ Пожарник — бах и в обморок! Увезли в больницу, он там и умер от шока... Представляете?! Не от пули, но от одного имени Хитлера! Да... Я бегу в телефон, соединяюсь с префектурой: „Алло, знаете новость, в Опера был Хитлер!“ Звоню всем друзьям и знакомым: „Хитлер в Париже!“ Я ж таким образом хотел сообщить в Лондон, что он здесь, пусть действуют! А через три дня французское радио передает из Англии: „Серж Лифарь принял в Опера Хитлера! За это он приговаривается к смерти!“ У меня волос дыбом! Но и немцы это радио слушали, и они были убеждены, что я принимал Хитлера, и поэтому не я им кланялся, а они мне. А скольких я спас грузинских пленных когда ставил балет „Шота Руставели“?! О, сотни! Да... Однажды на репетицию приходит страшный, небритый кавказец и говорит: „Ну, здравствуй, товарищ!“ Рядом сидит Кокто, настроение у всех приподнятое, союзники идут на Париж... Но ведь есть и коллаборанты осведомители! Я подмигнул музыкантам, те как бабахнут на барабане! А этот грузин закричат: „Огонь! Пли!“ Воцарилась мертвая тишина... И тогда этот грузин, — его звали князь Нижерадзе, — спросил так, что всем было слышно: „Ты кому делаешь балет? Хитлеру?“ А я — не думая ни секунды: „Почему Хитлеру, а не Сталину?“ Тогда он падает на колени, достает из своего грязного пальто револьвер, протягивает его мне и говорит: „Убей меня, ты — мой брат!“ Да... А пришли союзники — и во всех газетах статьи: „Лифарь с немецкими миллиардами удрал в Аргентину!“ Я к генералу Леклерку; тот — „держись, мы тебя не дадим в обиду!“ А в театре суд: „Лифарь — друг Хитлера, приятель Абеца, — к расстрелу! Он танцевал для немцев!“ А судья: „Вы уверены, что он танцевал для немцев?“ — „Конечно“. -„Наверное, вы пользуетесь слухами... Сами-то что делали в то время?“ — „Как что? Ставил Лифарю декорации! К расстрелу его!“ — „Погодите, но получается, что вы тоже работали на Хитлера, если ставили Лифарю декорации?“ Я вернулся в театр только через два года... А спустя тридцать девять лет Миттеран наградил меня „Почетным легионом“...