Юлиан Семенов - Аукцион

Выпуск западногерманских газет, которые напечатают интервью профессора Золле, отправят с первым же рейсом в Лондон; в восемь часов газеты должны быть в театре, прислать следует не менее трехсот экземпляров для раздачи всем участникам шоу, удар обязан быть массированным.

А после этого, выпив лекарство, чтобы хоть как-то взбодриться, Фол спустился в холл отеля, где его ждал контакт, который взялся опубликовать в здешней прессе сообщение о том, что Степанову вменена в обязанность травля бизнесменов, занятых в сфере культуры; он пытается породить неверие в честность и компетентность владельцев аукционов, которые выставляют к продаже живопись, книги и скульптуры.)

— Знаешь, — сказал Савватеев, — я завтра приеду в театр, хочу послушать, как будешь отбиваться. Ты не против?

— Ну почему же? — ответил Степанов. — Очень важно знать, что рядом свои.

— И я так думаю. Наших будет человек десять.

— Замечательно.

— А знаешь, почему я тебе напомнил про то заседание комитета комсомола?

— Ума не приложу.

— Мне хотелось проверить тебя. Мне показалось, что ты меня сразу узнал, только научился держать себя в руках... Ты ведь раньше был очень вспыльчивым.

— Таким и остался.

Савватеев покачал головой:

— Нет, ты себя просто не помнишь. А я тебя помню очень хорошо. Честно сказать, я ведь поначалу не верил, что это ты пишешь книги...

— То есть как? — устаю удивился Степанов.

— Ну, помогает кто-нибудь. Или держишь литературных рабов... Человек должен быть одинаковым, — в жизни и работе, — а ты ведь очень разный.

— Так это ж хорошо... Человеческая обструганность удобна только на определенном этапе, потом начинает мешать.

— Верно... Но мне кажется, что писатель рожден с даром... А ты в ресторанах п р о ц е с с ы учинял, с женой нехорошо расстался... И потом эта твоя расхлыстанная манера поведения... Писатель должен постоянно в б и р а т ь, в нем обязана быть константа сосредоточенности, а ты ведь был совершенно другим, в тебе было много от уличного хулигана.

Степанов чокнулся с Савватеевым, усмехнулся, посмотрел в его близорукие, чуть навыкате глаза:

— Но сейчас ты меня простил?

Савватеев пить не стал, ответил задумчиво:

— Вот видишь... Я ж не об этом... Все-таки ты остался прежним.

— Ну извини, — сказан Степанов. — По-моему, это хорошо, оставаться прежним. Ты меня прямо-таки обрадовал.

Валера Распопов сел к роялю, заиграл:

— Шагай вперед, наш караван, Степанов, я и Широян...

Леночка вытерла слезы, шепнула:

— Знаешь, как Широян умирал? Он очень плакал, очень боялся, что будет с его женой, он ведь ее так любил, бедненький...

«Мы вступили во время утрат, — подумал Степанов. — С каждым днем их будет все больше и больше. Но, — пусть это жестоко, — каждая утрата — это подведение итога, — что остается в памяти? Да, жизнь — это память».

Он закрыл глаза; сразу же увидел зал Сотби; землистое лицо Ростопчина; услыхал тянущийся голос ведущего: «Пятнадцать сотен, шестнадцать сотен, семнадцать сотен»; снова подумал о том, с чем вернется в Москву; какой стыд; обещал привезти Врубеля; ему поверили; болтун; обернулся к Савватееву и сказал:

— Слушай, у нас еще по рюмке осталось, а?

Когда Степанов вернулся в номер, было уже за полночь; тревожно вспыхивала белая лампочка, вмонтированная в телефон, — просьба позвонить в службу информации, сообщат, кто ищет и когда; набрал цифру «6»; девушка словно бы ждала его, сказала, что уже шесть раз звонил «принс Ростооучин», просил немедленно связаться с ним, когда бы мистер Степанов ни вернулся.

Набрал номер «Клариджа», попросил Ростопчина.

— Наконец-то! — воскликнул тот. Голос князя был ликующим, хотя в нем чувствовалась какая-то надтреснутость. — Где ты был? Мучил девку? Пил водку? Смотрел стриптиз?

— Второе, — ответил Степанов. — И довольно много.

— Сейчас же бери такси и приезжай ко мне, если нет сил прогуляться.

— Женя, утром, — взмолился Степанов. — Устал, ноги трясутся.

— А у меня руки. Жду. — И положил трубку.

Степанов хотел было перезвонить, но понял, что случилось нечто крайне важное, иначе князь не говорил бы так; сунул голову под кран, долго растирал остатки волос, снял костюм, надел походные джинсы и куртку, спустился вниз, сел в такси, назвал «Кларидж»; шофер посмотрел с удивлением, но ничего не сказал; вез всего пять минут, совсем рядом; англичане редко задают вопросы, это похоже на нарушение суверенитета, каждый волен поступать так, как считает нужным.