Евгений Сухов - Бросок на выстрел

Наконец мужики-копатели добрались до стахеевских подвалов. Потолки их были сводчатые, выложенные крепкими кирпичами. И внешне строение выглядело как в кино, где непременно фигурировал какой-нибудь разрушенный замок или графские развалины.

Они обследовали весь подвал, но клада не отыскали. И когда уже не осталось никакой надежды, вдруг обнаружился то ли вход, то ли ниша, заложенная кирпичом. Они разобрали кирпичи, и там действительно оказался небольшой вход с тупиком, заканчивающийся капитальной стеной. У этой стены стояли несколько бочек, бок одной из них был расколот, а рядом лежала груда серебряных николаевских рублей…

Что было дальше, мужики уже не помнили. Последнее, что им удалось запомнить, так это шипение, похожее на то, какое издает баллончик с газом, когда его закачивают в сифон с водой, делая газированную воду.

А потом у них начались галлюцинации: из стены тупика, толщиной минимум в полметра, вышли лохматые чудища с рогами и стали дышать на них смрадом, скалясь и громко гогоча. Один из мужчин, Семен Прасолов, вообще, по его собственным словам, вышел из себя и стал наблюдать откуда-то сверху за самим собой и своим товарищем. А чудища все прибывали и прибывали, выходя из каменных стен подвала, будто состоящих из облаков. Геннадий Хазин бросился наутек, крича что-то неразборчивое и несвязное. Этот крик услышал Прасолов. На мгновение он пришел в себя, схватил горсть серебряных рублей, что лежали возле расколотой или рассохшейся бочки, и тоже кинулся бежать.

Когда он выбрался наверх, Хазина нигде не было. Геннадий так и не пришел домой. Пропал. Последними его, очевидно, видели рабочие из ближайших мастерских, расположившиеся на территории пустыря, чтобы в тиши и подалее от начальства выпить водочки и закусить ее килькой пряного посола. Они рассказывали потом пожилому следователю, что вел это дело, будто бы какой-то мужик с всклокоченными и стоймя стоявшими волосами (не иначе как от ужаса) с диким ревом вдруг выскочил буквально из-под земли и бросился бежать в их сторону. Когда он пробегал мимо них с высунутым языком, то приставил к вискам сжатые в кулаки ладони с выставленными вперед указательными пальцами, словно изображал рога. Этот ополоумевший мужик тотчас пропал, как если бы его не было вовсе. С тех пор Хазина никто больше не видел.

А Семен Прасолов пришел домой с дикими глазами, запорошенными кирпичной пылью волосами и с зажатым в кулаке серебряным рублем царской чеканки. Было похоже на то, что какая-то сила, находящаяся в стахеевском подвале и охранявшая клад гильдейного купца-лесоторговца, забирает ум искателей клада и одаривает их за это одним-единственным серебряным рублем.

Прасолов и правда лишился ума. Бессвязно рассказав домашним и соседям, что произошло с ним и Генкой Хазиным, он окончательно впал в беспамятство, перестал кого-либо узнавать и был отправлен в тот же Скорбный дом на Матросской Тишине, носивший название уже не Преображенского Желтого дома, а психиатрической клинической больницы № 3 имени Владимира Алексеевича Гиляровского.

В начале девяностых на Лесопильщиковом пустыре снова стали прокладывать коммуникации для какого-то нового строительства, однако распад Советского Союза и прочие прескверные события, происходившие в стране в тот период, не дали завершить это строительство. Оно было заморожено на неопределенный срок, что местные старожилы опять незамедлительно списали на Матренино проклятье.

Так и жил Лесопильщиков пустырь своей особой жизнью, отличной от жизни столичного города. Вокруг пустыря, или, как называли его некоторые журналисты, любящие покопаться в тайнах и пощекотать нервы своих читателей, «Лесопильщиковой аномальной зоны» и «Московского мистического треугольника», вырос забор. Но это, скорее всего, не пустырь отгородился от города, а город отмежевался от странного и ненужного ему места. Этот пустырь даже как бы не был Москвой, хотя входил в самый дальний конец Красносельского района и граничил с Басманным и Сокольническим районами. Он явно не желал принадлежать городу, выламывался из него, как некий чужеродный элемент, который существует сам по себе. «Московский мистический треугольник» был некой нежилой зоной в самом центре Москвы, в котором опасались останавливаться на ночлег даже бомжи. Сюда даже не свозили мусор, поскольку на пустырь не просто было проехать, равно как и пройти.

Вот на какую землю, невольно зябко поежившись, ступили мы со Степой…