Андрей Константинов - Адвокат. Судья. Вор (сборник)

Андрей смущенно опустил взгляд и вдруг закашлял в кулак – он провел на холодном ноябрьском ветру уже более двух часов, а куртка у него была так себе, хороша только для ранней осени…

– Пойдемте, – решительно сказала Поспелова. – Нечего тут на холоде стоять. Мне ко всему прочему еще только простуды не хватает…

Лида жила в маленькой однокомнатной квартирке, впрочем, кухня была довольно просторной – целых тринадцать квадратных метров, хоть танцуй, как говорится… Кухня, естественно, служила Поспеловой и гостиной, и кабинетом, и столовой, и комнатой отдыха – на холодильнике стоял маленький цветной телевизор, а рядом с угловым диваном на табуретке примостился неплохой двухкассетный магнитофон. А в комнате Лида только спала, там был вечный беспорядок, поэтому первое, что она сделала, войдя в квартиру, – это плотно закрыла дверь в комнату. Обнорскому совершенно необязательно видеть не убранные в шкаф блузки, колготки и халат.

На кухне Обнорский сел на угловой диванчик, а Поспелова быстро поставила чайник на плиту, вынула из буфета чашки с блюдцами и какое-то печенье, извлекла из холодильника банку малинового варенья.

Несмотря на то что в квартире было довольно тепло, озноб у Серегина не прошел, а усилился, его поколачивало так, что он испугался, не слышно ли, как стучат его зубы… А перед глазами Андрея все время фокусировалась одна и та же картина: мертвый голый Женька Кондратов в луже крови на полу в уютной баньке… Лида видела, что с парнем творится что-то неладное, поэтому поспешных вопросов не задавала; она все-таки была достаточно опытным следователем и знала: если человек находится в таком состоянии, лучше его сначала не трогать; отойдет чуть-чуть, тогда, может быть, и сам все расскажет…

Пока шли приготовления к чаепитию, они почти не разговаривали, обменивались лишь ничего не значащими фразами, выкурили по сигарете и больше поглядывали друг на друга, словно ждали чего-то. Лида уже не сомневалась, что у Андрея действительно случилось что-то очень серьезное – от него шла плотная волна боли и тоски…

Обнорский чувствовал себя абсолютно не в своей тарелке, после того как осознал бредовость идеи допроса с пристрастием. О чем говорить? Все-таки Лидия Александровна была следователем, и Андрей не знал, насколько ей можно довериться. А заигрывать и флиртовать Серегин просто не мог, слишком уж это было бы цинично – Женькин труп еще, наверное, из бани увезти не успели… Поэтому Андрей молчал, хмурился и не знал, куда деть трясущиеся руки. Когда чай наконец был готов, Андрей смог выпить только полчашки, потому что его вдруг прямо перекосило всего от приступа головной боли. Обнорский молча выскочил из-за стола в прихожую, где на вешалке висела его куртка, нашарил в кармане таблетки анальгина. Вернувшись в кухню, он вылущил из упаковки две таблетки и запил их теплым чаем. Виновато взглянув в глаза Поспеловой, пробормотал:

– Извините, Лида… Я… я не наркоман… Просто с головой что-то… У меня бывает иногда…

Поспелова кивнула, улыбнулась участливо:

– Я понимаю, вы говорили… Вас ранило когда-то давно… Вы были в Афганистане?

– Нет, – качнул головой Андрей. – В Афгане я не был… Я же на арабском отделении учился… Это меня в Южном Йемене приголубило. Сначала осколком, а потом один хороший парень мне почти в то же самое место из «макарова» засадил… Интересный был человек, и главное – добрый… Теперь снится мне все время, когда у меня пакость какая-то начинается…

– Южный Йемен? – удивленно приподняла плечи Лида. – Это рядом с Саудовской Аравией? Совершенно забыла географию… А там, в Йемене этом, что – тоже наши войска были? Мы что – воевали там?

– Хрен его знает, что мы там делали, – сморщился досадливо Обнорский. – Кому сейчас это все нужно?.. Ерундой мы там занимались. Надо было не интернациональный долг выполнять, а фарцовкой заниматься и валютой спекулировать, готовить, так сказать, плацдарм для новой России…

Таблетки еще не успели подействовать, боль у левого виска становилась все сильнее, и голос его постепенно угасал, переходя в шепот… А потом Андрей и вовсе замолчал, прикрыл глаза и откинулся на спинку дивана, уперся затылком в стену, потому что приступ вышел на свой пик. Обнорскому было так больно, что он уже не думал о правилах приличия, он замер и сосредоточился только на одном – лишь бы не застонать… Поспелова тоже замерла с чашкой в руке, она неотрывно смотрела на подрагивающие веки Серегина, на его покрывшийся бисеринками пота лоб, и внезапно на нее нахлынула волна почти материнской нежности к этому странному, вдрызг измученному парню…