Татьяна Устинова - Шекспир мне друг, но истина дороже

– Я не знаю.

– Любовь, – повторил за Федькой Озеров. – Любовь и месть. Какая, к черту, месть?..

Хлопнула входная дверь, от сквозняка вздрогнули кружевные шторы.

…Федька? Ушел?..

Озеров выпил вторую рюмку – Лариса не обращала на него внимания, все разглаживала салфетку, – вышел в просторный коридор «адвокатской квартиры» и посмотрел сначала налево, потом направо.

Никого.

Максим заглянул в ближайшую комнату. Там тоже никого не было, чистота, тишина и порядок. На стенах фотографии, на окнах те же кружевные занавески.

Одна фотография в рамке почему-то была снята со стены и валялась в кожаном кресле. Озеров подошел и взял ее в руки.

На ней были четверо – Лариса с Верховенцевым и Валерия Дорожкина с мужем, – а вокруг какая-то иностранная красота: толпа, брызги света, странные люди, даже повозка и лошадь с султаном. Озеров положил фотографию на стол и пошел было вон, но охнул, вернулся и снова схватил снимок.

…Ну, конечно! Вот оно!..

Он почти возил носом по стеклу. Ошибиться было невозможно.

Максим побежал в гостиную, где неподвижно, как статуя, сидела вдова.

– Вот это, – сказал он и сунул фото ей под нос. – Вот этот снимок!..

Она безразлично взглянула.

– Мы как-то были на карнавале в Праге. Там на самом деле очень интересные карнавалы. Хотя почему-то считается, что на карнавал нужно ехать в Венецию. Но я вообще весь этот… разгул не очень люблю. Мне кажется, у Виталия там все и закрутилось с ней… с этой, – она подбородком указала на Валерию. – Я потом часто вспоминала. Они где-то пропадали вдвоем, мы… сидели в кофейне на набережной. Валера, ее муж, тоже человек не очень компанейский. Странно, да? Муж и жена – тезки. Маску эту дурацкую купили. Какая-то лошадь, а на самом деле сатана.

– Где она?! – перебил Озеров. – Где сейчас эта маска, Лариса?!

Она посмотрела на него, словно проснувшись:

– Как… где? У Валерии Дорожкиной. Виталий ей подарил сразу же. Она потом везде ее с собой таскала, цепляла на себя, у всех уличных фотографов снималась. Ей, наверное, казалось, что она в этой маске очень сексуальна. Женское тело и лошадиная голова. Прямо древнегреческие мифы. Господи, какая чушь…

– И она все время была у Валерии?

– Лошадиная голова? Конечно.

Озеров швырнул фотографию на пол и ринулся вон из «адвокатской квартиры».

Федя Величковский доехал до театра драмы за семь минут. Въехав прямо на пешеходную улицу, он приткнул озеровский джип к решетке, огораживающей старую липу, и подумал мимоходом, что шеф, пожалуй, штраф из его зарплаты вычтет.

Он промчался мимо торжественного вахтера дяди Васи, на ходу снимая куртку с мордой льва на спине. Куртку он пристроил на перила лестницы – не мог тащить ее с собой, – и, перепрыгивая через ступени, помчался на четвертый этаж.

…Скорей, скорей! Только бы успеть!

Он сам не знал, зачем подгоняет себя, но чувствовал, что вот-вот, и время уйдет совсем. Он же давно догадался, давно! Догадался – но не сложил два и два.

Ты слишком разбрасываешься, говорил отец. Ты слишком поверхностно ко всему подходишь. Ты никогда ничему не научишься, если будешь скакать по верхам! Ты не замечаешь людей и события, а если замечаешь, то не даешь себе труда дать им оценку.

…Это правда. Все это чистая правда, он не дает себе труд и скачет на лихом коне.

Но он изменится, обязательно изменится! Он станет лучше, и Василиса будет им восхищаться всю оставшуюся жизнь.

Федя не думал, сколько ему осталось жизни. Он был уверен, что вечность.

Тяжелая двустворчатая, обитая железом дверь в декораторский цех была закрыта. Федя потянул на себя створку и чуть не повалился назад, так легко она подалась.

Он был здесь только один раз, давным-давно, когда шатался по театру, только узнавая его и думая о том, как ему все нравится!.. Особенно нравится драма, в которой он, Федя Величковский, играет роль умного и отстраненного наблюдателя – столичный франт среди провинциалов!..

В громадном высоком помещении пахло стружкой и клеем – приятно.

– Але, – сказал Федя громко. – Але, гараж!..

Никто не отозвался, и он прошел за решетки, на которых крепили декорации. Решетки тоже были тяжелые и на вид неподъемные. Над ними болтались цепи, крюки, рядом горбились механизмы, лебедки с провисшими тросами и еще какие-то приспособления.

Под самым потолком шла железная галерея, заваленная всякой рухлядью – улыбающееся румяное солнце в человеческий рост, растопырив фанерные лучи, лежало на боку, его почти закрывал щекастый и курносый месяц, дальше была приткнута медуза Горгона со змеями, пара колонн, скрещенных, как шпаги, макет самолета времен Отечественной войны, дальше чучело медведя и еще много всякой ерунды.