— Моя бывшая жена не хочет, чтобы я часто виделся с сыном, — тихо ответил Берни. — Она считает, что я плохо на него влияю.
Когда Берни вспоминал об отношении к нему его бывшей жены, он начинал чувствовать себя неуютно, поэтому он старался пореже вспоминать об этом.
— Вы должны произвести хорошее впечатление, — продолжала Донна, — впечатление приличного человека, хорошего семьянина, который однажды случайно оступился.
— Вы правы, — согласился Берни. Но он терзался сомнениями: разве кто-нибудь поверит ему? Впервые в жизни над ним нависла угроза тюрьмы, и он дрожал от страха. Капли пота выступили у него на лбу.
Теперь настал черед Донны О’Дей почувствовать себя смущенной.
— Ах, — робко начала она, — мистер ла Плант, я знаю, Вы испытываете финансовые затруднения, но я… я имею в виду… те деньги, которые я Вам одолжила на прошлой неделе… Вы их уже потратили?
Берни настолько обезумел при мысли о внезапном «ожидании тюремного заключения», что признался Донне, что у него есть еще деньги, чего он никогда бы не сделал, будь он в здравом уме.
— Немного есть, — ответил он, доставая из кармана те десятки и двадцатки, которые он вытащил из бумажника Донны. — Вот они. Остальное я верну, как только смогу.
Он сунул деньги ей в руки.
Донна казалась удивленной, даже тронутой. Она не предполагала получить от Берни ничего, кроме извинений. И теперь ее нежное, неопытное, доброжелательное сердце растаяло перед патетичным извинением ее клиента.
— Я знаю, Вы испытываете финансовые затруднения, мистер ла Плант. Я не хочу забирать у Вас последнее.
Придя в себя, Берни забрал назад двадцатидолларовую бумажку.
— Вы правы. Лучше мне оставить их у себя, если я пойду погулять с сыном. — Он с нерешительностью то убирал пальцы от денег, то снова пододвигал к ним, хватая другую бумажку. Как он мог устоять?
— И… мистер ла Плант, — добавила Донна, стараясь говорить как можно деликатнее, — не могли бы Вы надеть что-нибудь поприличнее, когда пойдете к куратору? — она окинула критическим взглядом старый мятый плащ Берни, его жалкий спортивного покроя пиджак из твида, поношенную рубашку и мешковато сидящие i на нем брюки. Только туфли у него были новые, блестящие.
— Кроме того, не могли бы Вы побриться?
Берни был поражен. Побриться? Проведя пальцами по своему шершавому подбородку, он так и не сумел вспомнить, когда брился в последний раз. Вчера? Позавчера?
— Да, конечно, — пробормотал он. — Побриться, почему бы и нет? Все, что вы скажете. Здесь вы командир.
Хотите верьте, хотите, нет, но у Берни ла Планта был какой-то шарм. Даже теперь, когда жизнь сжимала его в своих тисках и давила на его плечи, как могучий старик, повелитель морей; даже теперь время от времени в нем вспыхивала искра этого шарма и обаяния. Например, у него была удивительная улыбка. Улыбался он редко, поскольку мало находилось причин для этого, но если он все же улыбался, все его лицо озарялось ею.
Хотя ему было уже под сорок, но в чертах страдающего лица и в его душе все еще сохранялись черты ребенка, которые иногда проявлялись. Берни не имел никакого понятия о своей улыбке и о ребячьем духе, скрывавшемся в нем, и это было хорошо, иначе он бы, наверняка, нашел способ извлечь из них выгоду в своей следующей афере.
Берни никогда не пользовался успехом у женщин, хотя у него и были какие-то романтические встречи; лишь одна женщина по-настоящему влюбилась в него и вышла за него замуж. Ее звали Эвелин. У нее был хороший характер, но ошибочные взгляды. Эвелин не стремилась вырвать двадцативосьмилетнего Берни из своего сердца, потому что она считала, что ей удастся вылепить что-то из этого очень сырого материала. Ей казалось, что благодаря силе своей любви она сумеет сделать из Берни такого человека, каким ему следует быть. Бедная Эвелин! Она видела, как ее мечты одна за другой обращаются в пыль и ее жизнь с Берни превращается в клубок обманов, извинений, его несоответствия роли мужа и отца. Все стало ясно уже вскоре после того, как они поженились.
Берни ничего не значил в этой жизни, и его не стоило сохранять для будущего. У него не было нравственных устоев, не было твердости характера, честолюбия, не было и честности в его жалкой душонке. Однако Эвелин задержалась в браке на некоторое время, поскольку глубоко в ее душе, подавляемая разочарованием, все же таилась искра любви к мужу. Только после рождения маленького Джоя Эвелин решила избавиться от Берни. Одно дело возиться и нянчиться со взрослым человеком, который ведет себя как капризный ребенок, и совсем другое дело — иметь настоящего ребенка с его реальными детскими потребностями и мужа, который отказывался стать взрослым и встретиться лицом к лицу с жизненными трудностями. Берни не смог справиться с ответственностью, которую на него накладывала роль отца. А Эвелин была не в состоянии управляться одновременно с двумя детьми.
Читать дальше