Богдан Сушинский - Гнев Цезаря

– Есть, как полагается по традиции. – А как только Ставинский направился к трапу, процедил ему вслед: – И даже готов разделить эту участь с вами, «мой адмирал».

Едва командир конвоя скрылся из глаз, как рядом с Гайдуком, словно из-под земли, вырос вахтенный итальянский офицер. На хорошем румынском он произнес:

– Германец ждет в условленном месте, господин подполковник. Я, капитан-лейтенант Морару, с вашего позволения, проведу вас.

– Вы валах? – тут же поинтересовался Гайдук, увидев, что перед ним – светлолицый, русоволосый тридцатилетний крепыш.

– Этнический, по давней материнской крови своей, да, валах. Странно, вы – первый, кто за пределами Румынии сумел так точно, с первого взгляда, определить меня… в валахи. Потому что на самом деле я давно предстаю в образе чистокровного англичанина.

– Причем определил, не будучи даже этническим молдаванином, – укрепил свое реноме знатока румынских этносов флотский чекист.

– Хотя бессарабцы, как правило, черноволосые и смуглолицые, то есть вы вполне могли бы сойти за одного из молдаван.

– Иногда я пользуюсь этим по своей воле, иногда меня попросту «назначают в молдаване», поскольку родом из молдавского Заднестровья.

– Из Транснистрии, знаю. Получается, что по происхождению мы почти земляки, поскольку родом я из Кагула. Впрочем, для итальянского командования Морару – «румынский морской офицер, оставшийся верным Антонеску и не пожелавший переходить на сторону русских вместе с королем-предателем Михаем».

– Думаю, что такое реноме не мешает делать в Италии карьеру морского офицера.

– И даже карьеру контрразведчика, – вполголоса уточнил итальянский офицер, увлекая за собой подполковника по трапу в бездонное чрево огромного корабля.

Лето 1954 года. Италия.

Лигурийское побережье.

База штурмовых плавсредств Сан-Джорджио

Припарковав машину под навесом, сооруженным неподалеку от штаба, Боргезе вышел из машины и сразу же обратил внимание на командующего базой. Тот стоял на покрытом сочной зеленой травой берегу Серкио и всматривался в ее устье. Валерио помнил, что всякий раз, когда контр-адмирал нервничал или был чем-то расстроен, он обязательно выходил на это миниатюрное плато, с которого просматривалось устье реки при самом ее слиянии с морским заливом, и какое-то время простаивал там, не желая никого ни видеть, ни слышать. Что бы ни происходило в это время на базе, командующий делал вид, что никого не слышит и ничего не замечает, а все подчиненные вели себя так, будто на территории базы его нет.

Подчиняясь этому неписаному правилу, Боргезе тоже хотел пройти по устланной каменными плашками тропинке до штабного подъезда, однако забыл о еще одной особенности поведения Солано: какой бы неподвижной ни казалась его фигура, командующий каким-то образом умудрялся видеть все, что происходило у него за спиной и по бокам, всех замечая и любое движение фиксируя.

Вот и сейчас, не оборачиваясь и, казалось бы, даже не пошевелив головой, он как можно громче распорядился:

– Не торопитесь в штаб, фрегат-капитан. Подойдите ко мне. Есть о чем поговорить.

Все немногочисленные обитатели штаба, как и командиры кораблей, знали, что на кабинет свой командующий не полагается. Потому что был убежден, что с некоторых пор то ли в главном штабе, то ли в контрразведке ему основательно не доверяют, а потому прослушивают – и телефоны его, и сам кабинет. Причем недовольство свое этим фактом он всегда выражал громко и демонстративно, при каждом удобном случае бросая куда-то в пространство, в котором спецслужбы могли установить свои прослушки, одну и ту же фразу: «И пусть те, кто тайно желает знать мое тайное мнение, действительно знают его, но тоже тайно…»

Согласно представлениям «берегового адмирала» и «сухопутного флотоводца», эта фраза должна была восприниматься присутствующими как проявление его оскорбленного самолюбия и отчаянного бунтарства. Но, пафосно произнося её, Солано тут же выводил посетителя на крыльцо, а то и приводил сюда, на плато, на котором позволял себе выговориться, побеседовать по душам, а собеседника еще и ненавязчиво, деликатно спровоцировать на откровенность.

– Что такого особенного происходит сейчас в России, на Черном море, в российско-итальянских отношениях? – решительно поинтересовался контр-адмирал, едва Боргезе взошел по тропинке на плато и остановился рядом с ним. При этом сам командующий даже не повернул к нему лицо.