Андрей Воронин - Разведка боем

Через пару часов члены отряда могли увидеть со второго этажа иллюстрацию «безоблачной» жизни на рынке. Среди бела дня в щели между контейнерами несколько бритоголовых подростков зажали темноволосого смуглого человека. Накинулись на него все разом, били руками, ногами, палками. Кто-то зажал ему рот, чтобы кавказец не смог позвать на помощь.

Ильяс не выдержал, метнулся к дверям. Тут Воскобойников преградил ему дорогу.

– Спокойно. Не убьют они его.

– Ты откуда знаешь? – Ильяс ухватил летчика за грудки, пытаясь освободить проход.

– Знаю я этих шакалов, очко у них не железное.

– Что за дела, Ильяс? – стукнул костылем по полу раненый в ногу замкомполка, – Ты влезешь за этих, я влезу за тех. И что мы будем иметь?

В ментовку захотелось?

…С тех пор как первоначальная четверка изгоев объединилась по предложению Кормильцева, неприятности с милицией случались несколько раз.

Однажды Ди Каприо с Бубном отправились на б…ки. С голодухи так оттрахали двух подруг, что у обеих уши бантиком завязались. Задерживаться долго не хотели, будто подозревали, что добром в этот раз не кончится. Но телки так приклеились – не отодрать.

Задержались чуть дольше намеченного, а тут звонок в дверь: к подругам явились старые друзья. Оказались спортсменами. Прежде чем удалось их отключить, хата ходила ходуном: стены сотрясались, звенело битое стекло. Соседи вызвали милицию, менты по стечению обстоятельств оказались поблизости. Тут уже Ди Каприо с Бубном взяли себя в руки, постарались уладить по-хорошему. Менты их забрали с большим энтузиазмом, но утром, с приходом начальства обоих сразу же выпустили из «обезьянника».

В другой раз залетели Витек с Семеном, отправившиеся а магазин за продуктами. Причем залетели по Витьковой глупости. Денег с собой было достаточно, набрали целую тележку добра, кое-что не уместилось и пришлось в руках нести до кассы.

Все уже оплатили, стали выходить и вдруг сработала сигнализация. Дело было в Питере, в огромном магазине, где все товары, вплоть до туалетной бумаги снабжены были закодированными этикетками.

Оказалось, Витек сунул в карман пару пачек сигарет. Искренне собирался достать возле кассы и забыл. При магазине оказался дежурный мент, заодно и Семена препроводили в отделение…

Было и еще несколько случаев. Дольше трех-четырех часов в отделении не задерживали. Как только приступали к выяснению личностей, так сразу выпроваживали без комментариев.

В команде сделали вывод, что все они сидят в милицейской базе данных. И сверху есть установка не придираться к ним по пустякам. Возможно, силовые структуры чувствуют перед ними вину за то, что бросили без прикрытия, и хотят таким образом отчасти ее искупить. Хотя мотивы у них могут быть разными – у ведомств своя мораль, как есть своя мораль на войне, в бизнесе…

Тем не менее, стоило кому-нибудь попасть хоть на полчаса в отделение, вся группа снималась с места и переселялась. Что там записано в справочных данных? Вдруг кто-нибудь из ментов, отпустив задержанного по долгу службы, захочет тут же продать местным чеченским авторитетам свежую новость? В теперешнее время пара слов моментально перелетает из любой точки России на Кавказ и в обратном направлении…

– Охота опять сниматься с места? – поинтересовался бывший замкомполка. – Сядь и сиди.

– Ты вообще молчи, падаль! – ноздри Ильяса задрожали от бешенства.

Не все в команде легко контачили друг с другом. И все знали, что Ильяс с трудом переваривает Тарасова, что оптимист Барсков безумно раздражает бывшего спецназовца, и список этим не исчерпывается. Но никто тут не выбирал себе напарников, их свела вместе судьба, и приходилось терпеть.

– Насчет падали потом обсудим, – сдержался Тарасов.

Иногда у него случались припадки на ровном месте, в другой раз он проявлял поразительное самообладание.

Ильяс бросил что-то на своем языке. Судя по клокотанию в горле, эти слова нарушали еще одно, очень важное правило – не напоминать человеку о событии, из-за которого он оказался в команде.

Все догадались о смысле последних слов: парень хотел сказать Тарасову, что тот горазд воевать только против женщин. Но невольно переключился на родную речь, и его уже нельзя было обвинить в преступлении против своих, внутренних законов.

Наказание могло быть суровым, его выносил общий совет большинством голосов. Человек мог на неделю или больше остаться отверженным.

С ним переставали общаться, его переставали замечать, он лишался права участвовать в общей трапезе, в карточной игре или забивании «козла».