Андрей Воронин - Возвращение с того света

Тебе действительно пора. Скоро мои инвалиды проснутся и начнут бегать в сортир. Не нужно, чтобы они тебя здесь видели. Ты же знаешь – языки…

– Знаю, – сказал он и выпил. На этот раз разведено было именно так, как надо: не слишком крепко, но и не слабо. «Опыт, – подумал Глеб. – Или, говоря другими словами, стаж».

Это была холодная, совершенно трезвая мысль, пришедшая в голову словно извне. Возбуждение сразу прошло, но он продолжал машинально водить ладонью по ее коже, пытаясь разобраться в своих ощущениях. Что-то было не так, но что именно?

Слишком быстро, понял он. Слишком быстро и слишком просто, прямо как у кроликов. Конечно, лишние сложности в этом деле ни к чему, но до вчерашнего вечера она ведь в мою сторону даже не глядела, так, кивнет мимоходом, в лучшем случае процедит что-нибудь сквозь зубы… Внезапная вспышка страсти? Ну-ну. Нет, отчего же, бывает, наверное, и такое…

– Прости, но тебе действительно надо идти, – сказала она, вставая.

Глеб сел на кушетке и потянулся за брюками, поставив пустую мензурку на сиденье стула. Мензурки были пусты, и память была пуста, и в душе ощущалась какая-то непривычная опустошенность, казалось, стоит отпустить тяжелые рабочие брюки, и он взлетит к потолку и повиснет там, как наполненный водородом мужской вариант «резиновой Зины».

Она уже деловито надевала халат.

– Завяжи, – попросила она, поворачиваясь к нему спиной, и он послушно принялся завязывать тесемки, шесть штук, начиная от покрытой легким темным пушком шеи с выступающими бугорками позвонков и кончая чуть выше колен, снова испытав при этом прилив мальчишеского возбуждения. Он провел пальцем по выемке под коленом.

– Не хулигань, – не оборачиваясь, сказала она. – Если хочешь, приходи послезавтра. Я буду дежурить в ночь.

– Есть, сэр, – ответил он, вставая и натягивая брюки. – Непременно, сэр.

– Чудак, – сказала она, отходя к окну и беря с подоконника сигареты. – Это не приказ и не просьба, это просто.., ну, скажем, разрешение.

Глеб натянул на плечи подсохшую куртку и подошел к зеркалу, чтобы пригладить волосы. Позади него чиркнула и зашипела, разгораясь, спичка, и потянуло табачным дымом. «Она еще и курит, – подумал он рассеянно. – А как же вера? Впрочем, кто их там знает, может быть, у них это не считается таким уж грехом? Да какое мне, в сущности, до всего этого дело?» – решил он наконец и наклонился к зеркалу, которое висело низковато, как раз под женский рост.

Наклонившись, он увидел в зеркале Марию, которая стояла у окна, крест-накрест обхватив себя руками, и задумчиво курила, глядя прямо ему в спину холодным оценивающим взглядом. Свет из окна падал на ее длинное лицо, освещая его более чем хорошо, в выражении этого лица невозможно было ошибиться: в нем в равных пропорциях смешались верблюжья спесь и холодное ощущение собственного превосходства. Глаза блестели тусклым оловянным блеском, и Глеб с трудом сдержал себя, чтобы не вздрогнуть: ему вдруг показалось, что он переспал с ожившим трупом, сбежавшим из больничного морга.

Она поймала в зеркале его взгляд и быстро отвела глаза. Лицо ее переменилось, словно по волшебству, теперь это было просто усталое и довольно некрасивое, но милое лицо сорокалетней женщины, которая провела бессонную ночь, а под утро до конца выложилась в постели. В конце концов, то жутковатое выражение, которое он заметил в зеркале, могло ему просто почудиться.

Он обернулся и приблизился к ней, чтобы поцеловать на прощание. Она не противилась и даже снова перехватила инициативу, затянув поцелуй почти на минуту. Это был мастерский, очень грамотный и призывный поцелуй, но это была подделка: ни страсти, ни тепла в этом поцелуе не было ни на грош. Это был поцелуй утомленной высокооплачиваемой шлюхи с двадцатипятилетним стажем.

Так могла бы целоваться машина, и Глеб оторвался от нее, изо всех сил стараясь не быть при этом грубым. Она не возражала и против этого, просто осталась стоять на месте и сразу же поднесла к губам дымящуюся сигарету, которую, оказывается, все это время держала в руке, словно для того, чтобы отбить вкус этого последнего поцелуя.

Глеб пробормотал какие-то прощальные слова и, стараясь не шуметь, вышел в коридор. Отделение еще спало, из-за закрытых дверей палат доносились всхрапывания, причмокивания и даже стоны. Кто-то говорил во сне – невнятно, неразборчиво, но с большой убедительностью, и Глеб подумал, что утро – время быстрых снов, которые снятся человеку на грани пробуждения.