Сергей Анисимов - Кома

– Э-ээ… Я пойду?

Зина была девочкой умной, и явно хорошей. Она почти наверняка была бы отличной подругой для кого угодно. Но не в этот раз. «Извини».

– Подожди, я сейчас.

Соня посмотрела на него внимательно и испытующе, решая. Николай встретил её взгляд так, как делал это всегда в подобных ситуациях: «Я достоин». Здоровому, нормально ориентированному, и одинокому парню в 25 лет нечего стесняться желания познакомиться с девушкой, лицо которой способно его тронуть.

– Да, – наконец сказала она. – Если ты не шутишь.

– Я не шучу.

Одновременно с этой фразой Николай задавил другую, пытающуюся начать произноситься слово за словом у него в голове: «Какая же ты, Колька, сволочь. Такую девочку обижать…». Задавить эти слова в самом начале, не дав им оформиться целиком было сейчас важным, без скидок на то, насколько это глупо выглядело бы для стороннего психоаналитика. Иначе, как ему показалось, Соня почувствовала бы.

– Тогда завтра. На большом перерыве, у столовой, ладно?

Он подумал. Да, в это время никаких особых задач перед ним не стояло, кроме рутинных, вполне переносимых на то время, когда у Сони кончится перерыв. Именно это он и сказал, отчаянно держась за интонации, чтобы не вызвать никакого даже смутного укола «что-то не так». «В десять в субботу у Лобова наконец-то выбитое Свердловой изотопное исследование на рентгенологии, – вот это важно. А я – одинокий и достаточно хорошо воспитанный молодой доктор, и не слишком смело гляжу на понравившуюся мне девушку. Я хочу думать о том, что у нас что-то может получиться».

Соня вежливо попрощалась, снова улыбнувшись, и он, наконец, улыбнулся сам. Остаток дня у Николая прошёл под знаком того, что он сделал. С одной стороны, была гадливость от того, что он так много врал людям, с другой – знакомство и общение с девушкой, а тем более с обеими, оказалось для него неожиданно приятным и естественным. Соня действительно была симпатичной и, похоже, достаточно близкой к нему духовно. Явно хорошая была девочка: фигура не как у Софии Арден, голос не как у Софьи Хмелевской, характер – наверняка не как у Софьи Перовской. И так далее по всем знаменитым Софиям и Софьям: от Ковалевской до Головкиной. Уже начав свою «вечернюю смену», и массируя спину тихонько покряхтывающей от ощущений радикулитницы, Николай внутренне посмеялся таким сравнениям. Если при всём при этом девочка по чертам характера и внешности будет находиться где-то между всеми этими Софьями, то это будет просто здорово. С ней, наверное, действительно приятно будет общаться. Жаль, что всё это ненадолго и не по-настоящему.

Второй массаж, потом третий. Как обычно при виде больного Петрова, то есть Дмитрия Ивановича, у Николая возникло чувство не то неудобства, не то раздражения. Странно, учитывая, что при первом знакомстве «шифоньер» ему понравился. В голове будто зудела какая-то мысль, и уже не первый раз. По правому боку больного тянулся длинный белый шрамик, уползающий под резинку трусов. Чуть ближе к позвоночнику, и его можно было бы расценить как след от доступа к почечной ножке – так называемый разрез Израэля. Больше никаких примет на его коже не обнаруживалось, и даже родинок было значительно меньше того, что он привык видеть. Отмассировав больного в полную силу и постепенно успокоившись, Николай забрал деньги, вежливо поблагодарил, и быстро проделал все те уборочные манипуляции, которые должен был делать каждый раз, чтобы оставить за собой чистый кабинет для утренней работы штатной массажистки. Та относилась к нему достаточно ровно, не считая, к его счастью, что молодой врач способен обделить её работой. В конце концов, многие больные предпочитали именно её. Но тем не менее, при этом было вполне ясно, что застоявшегося за ночь запаха пота в кабинете и пары волосков на клеёнке ей будет достаточно, чтобы по крайней мере поднять вопрос: а по какому собственно праву «левый» человек халтурит у них на отделении?

В отличие от нескольких предшествовавших дней, сегодняшний был на редкость удачным. Всего-то в сутках 24 часа, а столько всего разного в них помещается, если не сидеть «на попе ровно». Полностью закончив с уборкой, посмотрев на часы, и решив, что больше сегодня делать нечего, Николай тяжело задумался, где бы сегодня переночевать. Злость на то, что какие-то непонятные причины не дают ему нормально жить не была новой. С другой стороны, ему действительно надо было изредка где-то мыться и переодеваться в чистое. Да и просто, хотелось для разнообразия поужинать по-человечески, дома, с родителями. Стоит ли это того? Не получится ли так, как получилось у Вдовых? Ответов на эти вопросы у него не было и быть не могло, и это само по себе было плохо. Предположив, что время ответит на этот вопрос само, и понимая, что очередная ночёвка на отделении ничем ему не поможет, Николай всё-таки решил выйти наружу, – по крайней мере съездить в работающую до восьми Публичную Библиотеку, – отксерокопировать, наконец, копию заказанной Амаспюром статьи. Последнее, что он успел сделать на отделении, это зайти к мадам Петровой и ещё одной из своих «непростых» больных, посмотреть на них ещё раз. То, что случилось с Екатериной Егоровной тем вечером, когда он ушёл с отделения слишком торопливо, Николай запомнил на всю жизнь. Он надеялся, что второго урока ему не потребуется.