Александр Ушаков - Цветы лотоса в грязном пруду

Между тем солнце уже поднялось над горизонтом и море сразу же заиграло расплавленным золотом. Саки приободрился. Нет, так просто погибать он не собирался. Взобравшись на один из обломков “Эбису” и гребя оторванной доской, Саки плыл на север. Неподалеку качался на волнах деревянный ящик. Там оказались продукты и несколько бутылей с минеральной водой. Только бы не испортилась погода и не начался шторм! А там… он еще поборется! Неожиданно он вспомнил лица стоявших на мостике пограничного катера людей. О, эти лица он не забудет никогда!

…И все-таки ему повезло. К концу третьих суток неравной борьбы Саки с солнцем и морем, его, уже потерявшего сознание, подобрал шедший в Манилу катер…

Рабочий день инспектора Ямаоки начался с аудиенции у руководства.

– И что ты думаешь об этой девочке? – спросил начальник Главного управления уголовной полиции Дзиро Савадзима.

– Живой товар…

– А ты не допускаешь, что ее подцепили в порту, чтобы позабавиться, а потом убили?

– Не допускаю! – твердо ответил Ямаока.

– Откуда такая уверенность? – удивленно взглянул на подчиненного Савадзима.

– Эта филиппинка умерла девственницей…

– Да-а… – задумчиво протянул Савадзима, закуривая сигарету. – Что будем делать, господин старший инспектор?

– Работать…

“Если вы дадите мне такую возможность…” – прочитал Савадзима во взгляде Ямаоки то, чего Каматаро не захотел произносить вслух…

Для них не являлось секретом, что якудза [7] Якудза – так называется японская мафия. ввозила в Японию из Юго-Восточной Азии молодых и красивых девушек, которые шли на “работу” в публичные дома, турецкие бани и прочие увеселительные заведения. Некоторым из них объявляли сразу, какая “работа” их ждет, других – просто обманывали, и они прозревали только в Японии. Впрочем, до открытого бунта в таких случаях доходило редко, поскольку поставленные в жесткие условия девушки были вынуждены смиряться. Но, судя по всему, найденная в лесу филиппинка смириться не пожелала…

Старший инспектор Каматаро Ямаока не впервые сталкивался с якудза. Три года назад дело тоже начиналось с пустяка. Какой-то пьяный хулиган убил “по неосторожности” журналиста. Ниточка от этого “хулигана” потянулась к депутату парламента, и дело тут же закрыли. А когда Ямаока, не вняв начальственным предупреждениям, продолжил расследование на свой страх и риск, его перевели в Кодэ…

И Савадзима прекрасно понимал Ямаоку, не верившего в то, что ему дадут раскрутить это убийство. И, наверное, не дали бы, если бы не некоторые обстоятельства…

После недавнего побоища между двумя крупными иэ в Кодэ, в результате которого погибли мирные граждане, телевидение, пресса и радио на все лады кричали о бессилии властей. Вслед за средствами массовой информации в бой вступили многочисленные общественные организации, требовавшие положить конец произволу. Под давлением общественного мнения правительство не могло уже отделаться пустыми обещаниями, и во все полицейские управления Японии было направлено письмо министра внутренних дел, в котором рекомендовалось усилить борьбу с организованной преступностью…

А самому Савадзиме недвусмысленно намекнули, что с одной из семей необходимо покончить. Как и с какой именно? Это уже его дело…

И поэтому он, к великому удивлению своего подчиненного, сказал:

– В таком случае работай! Так, как считаешь нужным!

И не желая вдаваться в подробности, протянул Ямаоке твердую, как кусок дерева, руку…

Кихатиро Инагаки медленно шел по пустынному пляжу. Он любил вечерние прогулки, дававшие ему бодрость и свежесть.

Неожиданно его внимание привлекла небольшая рыбацкая лодка, подошедшая к берегу. Когда она уткнулась в песок, из нее выскочили мальчуган лет четырнадцати и взрослый мужчина, державшие в руках сетки с уловом…

Подумать только, когда-то и он вот так же выпрыгивал из лодки… Он родился и вырос в небольшой рыбацкой деревушке неподалеку от Кодэ. Только с соб-ственным отцом ему не пришлось сходить в море – тот умер еще до его рождения. Вместе с сестрой и двумя братьями он рос на руках вечно больной и измученной работой матери… И когда она через несколько лет умерла, сельский доктор произнес слова, которые Кихатиро запомнил на всю жизнь: “Лекарства от нищеты нет…”

Со смертью матери Кихатиро еще больше ощутил свое одиночество… Из жизни ушло единственное существо, хоть как-то заботившееся о нем.