Андрей Воронин - Комбат. Игра без правил

– Эй, деды, опять гондоны ловите? – на бегу спросил долговязый парень в белом спортивном костюме и разбитых кроссовках сорок пятого размера. Его длинные светлые волосы были стянуты в «конский хвост» на затылке и перехвачены коричневой кожаной тесемкой. – В аптеку идите, их там навалом!

Бежавшие рядом с ним длинноногие девицы захихикали.

– Засранец патлатый, – буркнул мрачный Иваныч. В его голосе не было раздражения: бегуны и их шуточки тоже были частью ритуала, повторявшегося каждый день вот уже много лет подряд.

– Девки хороши, – сказал Гаврилыч, снова приподнимая шляпу и скребя плешь корявым мизинцем. – Видал, задницы какие? Эх, мне б такую на часок!

Иваныч оторвал взгляд от поплавка и с некоторым удивлением уставился на Гаврилыча.

– И что бы ты с ней делал? – спросил он.

– Как что? – изумился Гаврилыч и вдруг задумался. – Ну… это… того, как его…

– В ладушки бы играл, – не удержавшись, вставил Вячеслав Андреевич.

– Разве что, – снова отворачиваясь к воде, согласился Иваныч. – Да только его пенсии и на ладушки не хватит. Девок ему подавай… Пердун старый.

– Сам ты пердун, – задиристо ответил Гаврилыч и в запальчивости резко выдернул удочку из воды. Крючок был голый. Некоторое время Гаврилыч озадаченно разглядывал его, словно силясь понять, куда подевалась наживка, а потом насадил новую и снова забросил удочку. – Вон, я недавно в газете читал про японца одного. Так он в девяносто восемь лет сына струганул, и хоть бы что.

– Так то японец, – не сдавался Иваныч. – У них, узкоглазых, перестройки не было. Пожил бы он на мою пенсию, я бы посмотрел, чего он там струганул бы.

Упоминание о пенсии перевело разговор в привычное русло: старики принялись без особенного энтузиазма ругать правительство, высокие цены, окопавшегося в Париже Собчака и водку, которую теперь стали гнать неизвестно из чего. Беседа понемногу становилась вполне конструктивной, и Вячеслав Андреевич невольно покосился на часы, интересуясь, сколько осталось до открытия гастронома. Увы, было только шесть утра – рановато вообще и для выпивки, в частности. Впрочем, все трое давно уже сошлись на том, что старая поговорка «с утра выпил – день свободен» целиком и полностью верна.

Востроглазый Гаврилыч засек движение Колыванова и сочувственно сказал:

– Что, Андреич, трубы горят?

– Трубы не трубы, а для бодрости не помешало бы, – ответил Вячеслав Андреевич.

– Алкаши, – сказал Иваныч, тяжело вздохнул и извлек из своей котомки полбутылки перцовки.

– Спаситель, – сказал Вячеслав Андреевич.

– Вылитый Иисус Христос, – авторитетно подтвердил Гаврилыч, энергично потирая сухие ладошки. – Ручки зябнуть, ножки зябнуть, не пора ли нам дерябнуть?

– Алкаши, – убежденно повторил Иваныч, ловко извлекая полиэтиленовую пробку с помощью карманного ножа. – Ну, по старшинству.

И он протянул бутылку Гаврилычу.

– Не ради пьянки окаянной, а токмо здоровья для, – скороговоркой пробормотал тот. – Ну, будем здоровы.

Он на глаз прикинул уровень жидкости в бутылке, для верности приложил к ее стенке желтый прокуренный ноготь и в три глотка отпил ровно треть.

– Снайпер, – похвалил его Иваныч.

Гаврилыч утер губы рукавом, привычно передернул плечами и передал бутылку Колыванову. Тот аккуратно обтер горлышко ладонью и не торопясь выпил. Перцовка на голодный желудок пошла хорошо, и мир моментально подернулся радужной дымкой. Захотелось говорить, рассказывая приятелям, какие они замечательные люди, но Вячеслав Андреевич сдержался: все, что он мог сказать, было сказано уже тысячу раз. Иваныч одним могучим глотком осушил бутылку и по-хозяйски упрятал ее в котомку. На лбу и на верхней губе у него выступили мелкие бисеринки пота.

– Хорошо, – сказал Вячеслав Андреевич.

– Еще как хорошо-то! – подхватил Гаврилыч. – Жалко, девки убежали. Я, само собой, не японец, но теперь они от меня ладушками не отделались бы.

– Ишь, распетушился, – сказал Иваныч. – Губу подбери, а то, чего доброго, наступишь… донжуан пескоструйный.

– Ядовитый ты, Иваныч, как кобра, – немного обиженно сказал Гаврилыч, возвращаясь к своей удочке. – И с чего это, не пойму никак. Везде пишут, что толстые вроде бы, наоборот, добрее бывают.

– Правильно, – сказал Иваныч, – как бутылку достал, так Иисус Христос, а как водка кончилась, так сразу кобра. Козел ты старый, и больше ничего.

Вячеслав Андреевич слегка поморщился: он не любил свар. Впрочем, Гаврилыч, вопреки обыкновению, никак не отреагировал на последний эпитет. С опасностью для жизни перегнувшись через парапет, он внимательно разглядывал что-то в воде, на всякий случай придерживая рукой свою ветхую шляпчонку.