Всеволод Филипьев - Начальник тишины

* Некоторые думают, что если монах во всем не подобен Ангелу, то это плохой монах. В действительности же, путь монаха: сознавать, что недостойно носишь равноангельный иноческий образ и плакать об этом.

Не тот подобен Ангелу Божию, кто мало ест и мало спит, ибо падшие Ангелы совсем не едят и не спят, а тот, кто подражает святым Ангелам, их постоянству в добре, их смиренному суждению о себе самих. Потому монах и должен непрестанно каяться и оплакивать свое недостоинство, а не мечтать о том, как бы Ангелом стать.

* Человек там, где его сердце. А сердце человека там, где его сокровище, т. е. то, что было получено с кровью (со-кровище), с великим трудом, с подвигом.

Для некоторых сокровищем являются плотские удовольствия; для других – работа, для иных – творчество. Сокровище инока – непрестанная молитва.

* Делание непрестанной молитвы – это не увлечение и не развлечение, это образ жизни инока. Чистую созерцательную молитву дарует ему Бог после многоскорбного подвига, после духовного пролития крови.

Человек, выбравший дело своей жизни, обычно стремится достичь в нем совершенства. Дело жизни монаха – непрестанная покаянная молитва. А все остальное, будь то миссионерство, ремесло, администрирование должно восприниматься иноком как своего рода необходимое рукоделие, чтобы отрабатывать свой хлеб. Все внешние послушания нужно насыщать молитвенным деланием так, чтобы это делание было не просто фоном, но стержнем их. Послушания не должны обладать сердцем инока, его сердцу подобает всегда быть обращенным ко Господу Иисусу Христу, через благодатную молитву Иисусову.

* «Аще забуду тебе, Иерусалиме, забвена буди десница моя». У каждого христианина свой Иерусалим. Для инока Иерусалим – это его иночество.

Когда инок оставляет свой Святой Град – свое сердце, монастырь, келью, уединение, и выходит в мир, то попадает на реки Вавилонские в землю чужую. «На реках Вавилонских, тамо седохом и плакахом… Како воспоем песнь Господню на земли чуждей?». Невозможно воспевать священную песнь непрестанной молитвы в земле чужой, молчит сердце, уходит молитва, а с нею уходит Бог.

Скорее, скорей в Иерусалим, в Святой Град своей иноческой обители, кельи, уединения, сердца. Там вернется молитва, зазвучит священная песнь покаяния, снизойдет огонь Духа. Неприметно и властно войдет Христос даже и сквозь затворенные двери обители, кельи, сердца, как некогда вошел он к апостолам в один из домов Иерусалима. «Аще забуду тебе, Иерусалиме, забвена буди десница моя».

* Монашество – это инакобытие. Хотя, говоря шире, инакобытие – это не только монашество, а вообще Христианство.

С Киевской Влас поехал на Таганку, на свое любимое Болгарское подворье. Когда он приехал, служба уже отошла, но храм не был закрыт. Помолившись, купив свечей и оставив записочки у свечного ящика, Влас поехал домой. Там он наскоро перекусил, взял «Молитвослов» и отправился к Василисе.

Василиса, как и вчера, с нетерпением ждала его. Поздоровавшись, Влас сказал:

– Горячий сегодня день выдался.

– Случилось что‑то?

– Как будто та история с Гостем получила свое продолжение.

– Гость опять приходил? – обрадовалась Василиса.

– Нет, не Гость… Похоже, с противоположного полюса приходили. Объявился какой‑то Фонд и еще Содружество, язык сломаешь названия выговаривать, короче, сатанисты настоящие. Они за нами следят. Знают и про меня, и про тебя, и про все ваше заведение. Кстати, как мамашу вашу зовут?

– Катя-Гретхен.

– Во-во, так мне и было сказано! – оживился Влас. – Сейчас Влад с ними разбираться поехал. Посмотрим, что он навоюет. Живой бы остался…

Они помолчали.

– Нерадостные у меня предчувствия. Нехорошо это. Видно, вера у меня еще очень слабая, – возобновил разговор Влас. – Знаешь, а я, пока в метро к тебе ехал, еще одно стихотворение сочинил, под стать настроению.

– А говоришь, не поэт? – улыбнулась Василиса.

– Я не специально, честное слово. Само как‑то получилось. Хорошо еще, что у меня с собой ручка и записная книжка были. Прочитать?

– Конечно.

Влас полистал записную книжку, нашел нужную страницу и прочел:

Притча о самолетах

Синий ветер, пронзающий мглу,

бело-серая дымка земли,

самолет набирал высоту,

возвратиться не было сил.

Пели крылья железную песнь,

словно угли горели огни,

самолет оглянулся на жизнь,

как на город, мерцавший вдали.