Всеволод Филипьев - Ангелы приходят всегда

– Правда? Ты говоришь правду? Ты на самом деле так думаешь? – голос Агнии задрожал.

– Да.

Агния удивленно смотрела на брата, как будто только что его узнала. В ее взгляде сомнения сменялись надеждой, а надежда – сомнениями. Из-за этого светло-серые глаза девушки как бы пульсировали, то потухая, то вновь лучась.

– А еще я написал тебе песню. Это первая, но, уверен, не последняя песня, которую я посвящу тебе. Она называется «Литургия дождя».

Он расчехлил гитару, прошелся по струнам и запел:

Литургия воды, литургия огня,

небо плачет дождём,

дождь омоет меня.

Небо плачет и ждёт,

и не гасит костра.

С неба смотрит звезда,

как родная сестра.

Литургия снегов,

литургия зимы,

литургия ветров,

не прощаемся мы.

Негасимо горит

и течёт, как ручей,

золотой метеор

в тихом блеске лучей.

Литургия свечей,

литургия любви

говорит тебе: «Пей»,

говорит мне: «Живи».

Литургия воды, литургия огня,

небо плачет дождём,

дождь омоет тебя.

– Надо же! Мне никогда не посвящали песен. Спасибо. Приятно очень, – радуясь и смущаясь, сказала Агния.

– Можешь считать это дополнением к моему ответу.

– Ой, смотри, что там, – Агния показала на окно, расположенное за спиной Музыканта. – Посмотри скорее!

За окном шел легкий снежок. На стекле сидела большая живая бабочка. Она плавно поводила крыльями лазоревого цвета, на которые падали мягкие пушинки снега.

– Не может быть, – вскочил со стула Музыкант. – Зима же. Наверное, где-то поблизости питомник бабочек.

– Впусти ее, впусти. Скорее! – волновалась Агния.

Музыкант распахнул окно. Бабочка, словно ожидавшая этого, вспорхнула и с освежающей волной воздуха влетела в палату. Она описала круг под потолком и опустилась на забинтованную руку Агнии.

– Тихо. Не спугни ее. Видишь, она прилетела ко мне, – восторженно шептала Агния, с видом ребенка, попавшего в сказку.

– Бабочка – символ воскресения… – сказал Музыкант. – Сначала живет свой век гусеница, потом она ложится в кокон-гроб, а из кокона воскресает уже прекрасной бабочкой.

– Что? – переспросила Агния, невнимательно слушавшая брата, так как была всецело увлечена прекрасной гостьей.

Приближалась весна. Истекали последние дни зимы 2008 года.

Сергей Сергеевич Полурадов сидел на кухне своей однокомнатной квартиры. На столе стояла начатая бутылка коньяка и граненый стакан, из которого отставной полковник потреблял этот благородный напиток.

С маленького экрана телевизора на Сергея Сергеевича призывно и ободряюще смотрели по очереди лица кандидатов в президенты. Они к чему-то призывали, чем-то клялись, кому-то угрожали, что-то обещали. Но полковника волновало другое.

За несколько дней до этого, 23 февраля, к Сергею Сергеевичу неожиданно нагрянул в гости его старый друг Антон Петрович. «Что ты тут сидишь, как сыч, в такой день! – сказал тогда генерал. – Давай помянем товарищей, выпьем за наших погибших жен, посидим по-человечески». И они посидели. За водкой язык развязался, и Антон Петрович выдал другу такое, от чего тот до сих пор не мог оправиться. Генерал попросил прощения у Сергея Сергеевича за племянницу, инокиню Неониллу. Он признался, что косвенно виноват в том, что инокиня попала в заложницы.

Тогда Сергей Сергеевич, еще до конца не веря в рассказанное генералом, уточнил подробности похищения племянницы, ставшие ему известными от Ангелины. К ужасу Полурадова, генерал подтвердил худшие предположения: органы, руководствуясь своими интересами, действительно навели бандитов на Ангелину, а те предложили девушке свободу в обмен на помощь им и предательство подруги. Ангелина согласилась. А вот сбежала она потом сама, по собственной инициативе. Антон Петрович признался, что потратил немало сил, чтобы найти ее. Причем делал он это для Сергея Сергеевича во искупление своей вины за Неониллу.

Генерал хоть и на пьяную голову, но искренне просил прощения у Сергея Сергеевича, даже встал перед ним на колени. Полковник не находил себе места, не зная, как реагировать. Если бы генерал не был его старинным другом, он, не раздумывая, убил бы его на месте, но с другом он так поступить не мог. А в то же время боль обиды за Неониллу и Ангелину, за сестру, за погибшую молодую жену и даже почему-то за всю Россию обжигала сердце раскаленной смолой. В его сознании бился вопрос: «Что же это за мир-то такой, если в нем безнаказанно обижают невинных и беззащитных!?»