Леонид Влодавец - Фартовые деньги

Конечно, Епиха был вовсе не уверен, что если б он на месте Шпинделя оказался, то тоже сумел бы сцапать лазутчика. Тем более, что прекрасно понимал: в россказнях Шпинделя о героическом задержании Шванди и половины правды не наберется. С понтом дела он специально под ноги этому громиле бросился! Да еще так рассчитал якобы, чтоб тот головой в пень влетел! Навряд ли, конечно, дед Олег и господин Ларев в это дело поверили, но Швандя вроде ничего не опроверг. А факт есть факт — когда все прибежали, детина, которому Шпиндель макушкой до подмышки не достанет, в наручниках лежал. Когда ездили с Ларевым на протоку проверять то, что Швандя рассказывал, Епиха мечтал, чтоб там еще кто-то оказался. Он бы тоже тогда сумел себя показать — так ему представлялось. Но, увы, — нашли только пустую резиновую лодку да удочки, которые Швандя для маскировки притащил. А лодка маленькая, одноместная, так что даже напарника у Шванди скорее всего не было.

Наверно, если б Епиха не вспомнил обо всех этих разочарованиях, то спокойно пошел бы спать. Но он вспомнил, разволновался и решил упокоиться, то есть покурить на крылечке. Вспомнил, что в сенях, на подоконнике, у деда Олега «Прима» лежит и зажигалка. Особо не прислушиваясь к тому, что доносилось с чердака, Лешка нашел сигареты, закурил и вышел на крыльцо. Сел там на ступеньку и стал дым пускать, стряхивая пепел в ржавую консервную банку, которая у Олега Федоровича была приспособлена под пепельницу.

Насчет разочарований минувшего дня Епиха успокоился довольно быстро. А вот звуки, долетавшие с чердака, его воображение все больше и больше занимали. И хотя Епиха отсюда с крыльца ничего толком не слышал — только то, что доходило через неплотно закрытую дверь, — любопытство его все больше разгоралось. Уши как-то сами собой настраивались, слух обострялся, а кроме того, появилось нездоровое желание подобраться поближе…

Пока сигарета горела, Епиха себя сдерживал. Потому что понимал всю, мягко говоря, нечистоплотность своего желания. И кроме того, было занятие, которое оправдывало его пребывание на крыльце. Курить ему не запрещалось и даже заимствовать без спросу сигаретки у деда Олега. Олег Федорович сам разрешил это дело, потому что был заядлым курильщиком. Главное, что хозяин требовал, — не курить в пожароопасных местах и не бросать окурки где попало.

Однако сигарета выкурилась довольно быстро. Курить еще одну горлодерную «примочку» Епихе не хотелось. Да и просто сидеть на крыльце в одних трусах, при ночной прохладе и время от времени раздающемся во тьме комарином писке, желания не имелось. А раз так, то надо было уходить с крыльца и ложиться на печку, где высвистывал марши спящий Шпиндель. Епиха и собрался уходить. Поплевал на окурочек, аккуратно положил его в банку, вошел в сени и мягко, почти бесшумно задвинул за собой засов на входной двери. Дальше надо было открыть обитую войлоком и дерматином дверь, ведущую в комнату, а затем лезть на печку.

Но Епиха этого не сделал. Поддавшись непреодолимому соблазну, он осторожно поставил ногу на нижнюю ступеньку приставной лестницы, ведущей на чердак. Потом и вторую. Если бы лестница скрипнула или шатнулась, он, наверно, тут же слез бы с нее и пошел спать. Однако лестница стояла прочно и скрипеть не собиралась, а потому Епиха переставил ноги на вторую, потом на третью и, наконец, подобрался головой к самому люку. Крышки на нем не было, и Епиха осторожно выглянул на чердак.

Он сразу увидел, что чердак разделен на две половины, так сказать, «чистую» и «грязную». Люк располагался как раз на середине между этими половинами. Справа от люка просматривался обычный сельский чердак, где виднелись стропила, коньковое бревно, маленькое слуховое окно, выходящее в сад, засыпка из песка вместо пола и всякий хлам, набросанный поверх нее. А слева была дощатая перегородка, разделяющая чердак пополам, а в ней имелась небольшая дверца, обозначенная красноватым светом, пробивавшимся через щели. Именно из-за этой дверцы и долетали звуки, которые будоражили воображение Епихи…

До дверцы от люка было всего метра два, может, два с половиной. И Епиха, конечно, не смог удержаться от того, чтоб не вылезти из люка и не подползти к дверце вплотную.

Затаив дыхание, Епиха прильнул к щелке.

Красноватый свет шел от керосиновой лампы, должно быть, завалявшейся на чердаке со времен коллективизации. Она была подвешена под потолком, и стекло ее с внешней стороны Механик покрыл прозрачным красным нитролаком. Лампа, наверно, немного коптила, но особо крепкого керосинового духа не чуялось, потому что в мансарде было открыто окно.