Евгений Сухов - Литерный поезд генералиссимуса

— Значит, предпочитаете «Герцеговину Флор»? — дружески спросил Тимофей.

— Именно так, — широко улыбнулся капитан. — Надеюсь, контрразведкой не запрещено? Все-таки такой табак курит сам товарищ Сталин.

— Не запрещено, курите, — усмехнулся Тимофей Романцев. — Вот только где же вы им разжились? Любой табачок на передовой редкость, даже офицеры раскуривают махорку, а уж «Герцеговина Флор»… — Романцев сделал затяжную паузу, — это и вовсе неслыханно!

— Достался по случаю… В госпитале с лейтенантом одним лежал… танкистом. Как-то закорешились мы с ним, вот он и презентовал мне две пачки. Ему эти папиросы жёнка привезла… Я ведь тоже до этого махорку курил, вот только она закончилась. А «Герцеговину Флор» я не каждый раз курю, только по особому случаю.

— Для форса, что ли?

— Можно сказать, что и так.

— А сейчас какой случай?

— Никакого. Была бы махорка, так закурил бы ее.

— А куда вы направляетесь?

— В запасной полк армии. В предписании написано…

— А из какого госпиталя вы прибыли?

— Вяземский военный госпиталь номер пять. — Широко улыбнувшись, добавил: — Наверняка там одна сестричка меня вспоминает… Впрочем, мне тоже есть что повспоминать. Кроме раны, она мне еще и душу подлечила.

— А куда было ранение?

— Сквозное ранение бедра. — Папиросу он уже докурил и положил окурок в стеклянную пепельницу, предварительно затушив огонек. — На первый взгляд вроде бы ничего серьезного, но проваляться пришлось с месяц. Если не верите, могу показать, где именно.

— Не нужно. Я верю. — Подняв небольшой пакет с бумагами, продолжил: — Вот здесь написано, что вы сначала лежали в полевом госпитале, а только потом были переведены в Вязьму.

Пожав плечами, капитан отвечал:

— Все так. Сначала был в медсанроте. Провалялся там несколько дней, а уже потом перевезли в Вязьму.

— Вот только в выписке из госпиталя написано, что у вас еще был сепсис. Как же удалось выкарабкаться? В полевых условиях часто это верная смерть, — сочувственно покачал головой Романцев.

— А вот здесь, товарищ старший лейтенант, просто повезло, — вздохнул Малюков. — Тут ведь как карта ляжет, никто полного выздоровления не обещает… Я хоть и не верующий, но, видно, за меня кто-то очень крепко молился, если удалось выжить.

— Понятно. Так тоже бывает. А как звали ту сестричку, которая вас вспоминает?

Красивые губы капитана широко растянулись:

— А как же еще могут звать ангела-хранителя? Конечно же, Надежда!

Чтобы противника почувствовать, одних глаз недостаточно, его нужно ощутить кожей, спинным мозгом, так его можно переиграть.

У входа в комнату стоял сержант, внимательно вслушивающийся в разговор. В ладонях, потемневших от загара, автомат, указательный палец предусмотрительно держал на спусковом крючке, за плечами у него боевой опыт. Не подведет! Видно, и он ощущал опасность, исходящую от капитана, как будто бы сидевшего безмятежно.

— Видно, договаривались встретиться с ней после войны?

— А то как же, — довольно отвечал капитан. — Пообещали писать друг другу каждый день. Признаюсь честно, товарищ старший лейтенант, я на ней жениться обещал. Кто знает, может быть, и женюсь, если где-нибудь не убьют. Или еще раз не влюблюсь.

— Встречи вам с ней я не обещаю, а вот поговорить можно прямо сейчас. Я ведь и телефон госпиталя узнал. Связь у нас здесь хорошая, двенадцатиканальная, так что дозвонимся без проблем. — Подняв трубку, Тимофей Романцев произнес: — Соедините меня с Вязьмой, пятый госпиталь… Да, подожду, — ободряюще посмотрел на Малюкова, сидевшего молча. — Ага, хорошо… Это Пятый вяземский госпиталь? Я вот по какому делу звоню, я старший лейтенант военной контрразведки Романцев. У вас работает медсестра Надежда?.. Нет… Может, раньше работала, сейчас время такое… И никогда не работала… Хм, странно. А вот ответьте мне на такой вопрос, двадцатого июня к вам поступил капитан Малюков… Он до конца долечился?.. Да, подожду… Тоже не поступал.

Служба в прифронтовой полосе обострила чувства Романцева до предела. Чтобы выжить в противостоянии с врагом, нужно уметь просчитывать его шаги, предвидеть возможную опасность и умело противостоять ей. Вроде бы ничего еще не произошло — Малюков продолжал сидеть на стуле, но внутри Романцева зазвучал какой-то тревожный камертон, отзываясь на изменение в настроении задержанного. В какой-то момент Романцев осознал, что находится на краю гибели. Пачка папирос, что Малюков держал в руке, неожиданно блеснула лезвием, и Романцев инстинктивно отпрянул в сторону. Выброшенное лезвие со стуком ударилось в стену и отскочило в сторону.