Сергей Нуртазин - Степной десант. Гвардейцы стоят насмерть!

– Так ему собаке и надо! – Селиванов бросил окурок на землю, со злобой затоптал, будто это была не папироса, а ненавистный немец. Моряк затушил свою:

– Чую я, братцы, отсюда, от Волги, мы их и погоним назад.

– Твои слова да Богу в уши.

– Попомни мои слова, пехота. Моряки слов на ветер не бросают. Ну, бывайте, мне пора, – матрос козырнул, широко зашагал к пришвартованному рядом судну.

Наблюдая, как моряк поднимается по трапу, возмутился:

– Ишь ты, нашел пехоту.

Селиванов сплюнул.

– А кто мы теперь? Пехота и есть. Крылышки у нас отняли. Скоро форму поменяют, петлицы, и станем мы, Григорий, царицей полей. Как говорится, русская пехота – для врагов забота.

– Это мы еще поглядим. Придет время, и нужда в десантниках появится. Ведь не зря же мы учились с парашютом прыгать.

– Какая разница, где воевать…

Вострецов пихнул Николая плечом:

– Смотри, Губаревич.

Вскочили с ящика, отдали честь. Вострецов никогда не видел командира дивизии близко и поэтому старался разглядеть его лучше. Широкоплечий, крепко сложенный генерал-майор Губаревич быстро прошагал мимо в сопровождении двух командиров. Вострецов успел заметить, что у него широкий лоб, крупный нос, густые брови, прихваченные сединой виски, на суровом, гладковыбритом лице читалась озабоченность.

Селиванов проводил комдива взглядом, покосился на Вострецова:

– Видел, каков?

– Видел.

– Говорят, у него более трехсот пятидесяти прыжков с парашютом.

Команда прекратить погрузку прервала разговор. Селиванов удивленно посмотрел на Вострецова.

– Уж ни в Астрахани ли нас хотят оставить?

– Похоже на то. Так что, Николай Васильевич, судьба дает тебе возможность увидеть свою Машеньку.

Машеньку Николай не увидел, в Астрахани дивизию не оставили, но и на Северо-Кавказский фронт не отправили. В этот же день рота Хитрова, как и иные подразделения дивизии, была срочно переброшена на противоположный берег. Утром командир полка Цыганков обратился к бойцам:

– Немец, пользуясь тем, что на астраханском направлении малое количество наших войск, накапливает силы и двигается в сторону Астрахани, желая достичь Волги! Если немцам удастся захватить Астрахань и продвинуться дальше, то будет затруднена поставка кавказской нефти и иностранной помощи для Красной армии. Этого допустить нельзя! А потому решено нашу тридцать четвертую дивизию бросить на защиту города. Сейчас на разъезде Утюпкино разгружается второй эшелон с подразделениями нашего полка, часть из них уже переправляется на этот берег, а потому обстановка требует срочно выдвинуться навстречу врагу! – Полковник кивнул стоящему рядом полковому комиссару. – Огласите приказ по дивизии.

Худощавый комиссар зычным голосом зачитал приказ, который начинался словами: «К бойцам, командирам и политработникам», а в конце добавил от себя:

– Наше дело правое – мы победим!

Спустя час рота Хитрова в составе передового отряда дивизии двинулась на запад по дороге на Элисту. Ехали на машинах. Полуторки следовали одна за другой. Селиванову и Вострецову не повезло, они ехали в кузове последней машины, и вся дорожная пыль, подымаемая следующей впереди техникой, оседала на них. К тому же утренняя прохлада сменилась полуденной жарой. Затихли разговоры и смех. Красноармейцы дремали, с унылым видом смотрели друг на друга или на местность, которую проезжали. А она с каждым километром становилась все более безрадостной. Все реже встречались пересохшие озерца и протоки, на мелководье которых бродили кулики, неподвижными корягами стояли цапли, плавали утки. Все чаще можно было увидеть желтовато-бурую от выгоревшей травы степь.

Селиванов достал флягу, сделал глоток, чтобы промочить пересохшее горло и, глядя на товарищей, сказал:

– Чего приуныли, гвардейцы-десантники?! На похороны едем или врага бить? Споем нашу, походную:

Красноармейцы нестройно подхватили:

С каждым словом песня набирала силы, красноармейцы запели слаженнее, и вскоре над степью полетело дружное:

Августовский день достиг своего апогея. Ослепительное и раскаленное солнце безжалостно поливало зноем маловодную калмыцкую землю. Над степью стояло марево, раскаленный воздух дрожал от жары. Горячий, с запахом полыни, навоза и пыли ветер, играясь, гнал по желто-коричневой степи шары перекати-поля и сухую траву. Казалось, все живое погибло или спряталось от нестерпимого пекла, и только одинокий орел, воспарив высоко в бледно-голубое, почти бесцветное небо, купался в прохладных воздушных потоках.