Александр Тамоников - Огненный мост

– Пошли к тебе, – коротко приказал Платов и вошел в дом.

Они прошли по коридору мимо общей комнаты, откуда были слышны голоса других членов группы. Платов сбавил шаг, прислушался.

– Как они?

– Готовы выполнить любой приказ, – бодро ответил Шелестов.

Платов поморщился.

Они вошли в соседнюю комнату. Шелестов плотно прикрыл дверь, старший майор недовольно заговорил:

– Максим Андреевич, мне бы не хотелось, чтобы спустя столько месяцев нашей совместной работы между нами возникало недопонимание по некоторым вопросам. Скажите, что это была за выходка в лесу? Хорошо, вы успели застирать брюки и рубашку от крови. Я был в милиции и видел разбитый вдребезги нос. Что это? Пустое фанфаронство, бахвальство перед наивной девочкой, желание похвастаться, мол, вот что я могу? Или стремление сбросить напряжение, выразить протест, на ком-то сорвать зло? Здравый смысл вашего поступка я просто отметаю, потому что считаю вас умным человеком холодных суждений, профессиональным разведчиком.

– Никто же не установит, что это сделал я, – спокойно ответил Шелестов.

– А если установит? Если какой-нибудь ушлый участковый обойдет окрестности, выяснит у любопытных соседей, кто тут живет и насколько странно поведение жильцов этой дачи? И свяжет способности в рукопашной схватке одного из проживающих с событиями в лесу? Вас никто не обвинит в преступлении, вас даже поблагодарят, только на работе группы можно будет ставить крест. Вы понимаете, что подставили под удар и своих товарищей, и меня, и всю идею вашей работы?

Волнение куда-то ушло. Страха перед Платовым не было вообще. Было только беспокойство, возникавшее иногда на протяжении этих месяцев, что вот очередная операция станет последней, а потом всю группу снова вернут в камеры, и их больше никто и никогда не увидит. Зачем оставлять источник секретной информации? Но с другой стороны, Платову хотелось верить. Был в нем какой-то свой, внутренний, кодекс чести. В разговоре с Платовым не хотелось врать, даже если в этом и была необходимость. С ним хотелось разговаривать откровенно. Максим понимал, что это черта, способность профессионального разведчика – умение располагать к себе, вызывать на откровенность. Но все равно, ему хотелось говорить со старшим майором откровенно, открыто.

– Я могу ответить? – Шелестов посмотрел в глаза Платову.

– Можешь, – ответил старший майор, и голос его выдал. Шелестов почувствовал страшную, накопившуюся усталость, которая, видимо, изматывала Платова из месяца в месяц.

– Я знал, что спасать ту девочку опасно для меня, для группы и для предстоящей операции. Я знал, чем рискую. Но мы всегда рискуем и раньше рисковали. Такая у нас работа. Дело в другом, Петр Анатольевич. И я хотел, чтобы вы это знали. Если пройти мимо, когда два выродка насилуют несовершеннолетнюю девочку, ломая ее будущую жизнь, если пройти мимо другой беды, калечащей чью-то жизнь, тогда зачем все это? Зачем воевать с фашистами, зачем выявлять врагов народа, шпионов, вредителей? Для чего? Ведь все, что сейчас делам мы, весь наш народ, все мужчины, что надели форму и встали под ружье, не затем ли, чтобы защитить вот таких девочек, женщин, стариков, детей – всех тех, кто не может защититься сам! Зачем тогда вообще жить, если не можешь отвести беду?

– Знаешь, Максим Андреевич, – Платов вздохнул и откинулся на спинку стула, на котором сидел. – Я никогда не считал тебя демагогом. Нет, ты не хмурь брови! Я и сейчас не считаю. Но только, чтобы оправдать свой проступок, ты пытаешься подвести под него платформу из высоких понятий.

– Для меня это не просто высокие понятия, – заявил Шелестов, понимая, что переспорить Платова ему не удастся.

– В данном случае это просто неуместно, – продолжил настаивать старший майор. – Вы же разведчик, вы понимаете, что невозможно все и всегда свести к простой математике: что лучше потерять пять человек, чем пятьсот, что лучше сейчас отойти, отступить на километр, чтобы завтра можно было продвинуться вперед на сто.

– Я говорил не об арифметике, – вздохнул Шелестов безнадежно, – я о главных ценностях жизни – о морали, если хотите.

– Нет законов у разведки. И у войны нет законов. О них пишут и говорят журналисты и писатели. А у нас другое – неукоснительное выполнение приказа, достижение цели, поставленной задачи. Невозможно выполнить приказ, но «при условии», невозможно выполнить свой профессиональный долг, но «с оговорками». Жестко? Да, в этом жестокость войны, в этом жестокость нашей с вами профессии. Поэтому в разведку попадают люди, для которых самое важное в этом мире – их профессия, их долг. Все остальное? Да, оно ниже, оно далеко, оно менее важно. Вот так все просто. И не будем больше об этом. Теперь вы знаете мою позицию. Теперь о вашем задании. Вы познакомились с материалами?