Богдан Сушинский - Черные комиссары

…Ну а Терезия Атаманчук в самом деле представала в образе настоящей сельской красавицы, перенявшей смуглолицую красоту от матери-румынки и крепкое тело – от потомственного казака-украинца, чей предок объявился здесь с отрядом еще во времена разорения русскими войсками Запорожской Сечи.

Появление в доме Гродова этого крепкого, ладного мужчины вдова восприняла как Божье снисхождение. И никакой игры в загадочность женской души, никаких прихотей или плачей по поводу одиночества и вдовьей судьбы. Жизнь свою эта выросшая на великой реке женщина всегда воспринимала такой, каковой она есть на самом деле, а не такой, какой придумывала ее в девичьих грезах. И представала перед ней эта жизнь во всей своей непостижимой простоте и суровой безвозвратности.

Терезия сама омывала посланного ей Господом мужчину в большом, похожем на баркас, купельном корыте; сама молчаливо обтирала вышитым народными узорами полотенцем, покрывая при этом еще не обсохшее тело нетерпеливыми и в то же время ангельски трепетными поцелуями.

К нецелованным мальчишкам Гродов уже давно не относился, но даже предположить не мог, что женщины способны обхаживать пришлых мужчин с такой страстью и таким неподдельным, искренним раболепием. Восседая в парующей теплыни старого липового корыта, капитан чувствовал себя если не султаном, то уж, во всяком случае, татарским мурзой, яростным почитателем всех кочевых женщин.

Правда, в ответ Терезия требовала такой же яростной отдачи, а потому, используя все мыслимые способы и позы, лишала своего постельного пленника хоть какой-то возможности не то что поспать, а хотя бы передохнуть. Однако странная вещь: утомляла эта женщина только физически, ничуть не отталкивая его при этом чувственно. Она явно не принадлежала к тем «кочевым» женщинам, после близости с которыми хотелось как можно скорее оставить приютившие тебя и ложе, и дом.

– У тебя что, долго не было мужчины? – предался Дмитрий вопросу, который задавать Терезии не следовало даже после того, как почувствовал себя совершенно опустошенным.

– Теперь я понимаю, что у меня не было его никогда, – ошалело повертела она головой, все еще возлегая у него на груди. – Мало того, оказывается, я даже представления не имела, что это такое – быть в постели с мужчиной.

– Вот оно – женское коварство, – нежно провел ладонями по ее щекам Гродов; и волосы у Терезии были жесткими, густыми, пропахшими какими-то луговыми травами, – перед которым мы обычно пасуем и в сетях которого рано или поздно гибнем.

– Можешь считать это сетями, только не погибельными, а спасительными. Сам рассуди: вокруг война, смерть, а ты в постели со все еще молодой и все еще красивой…

– Мои командиры этого не одобрили бы.

– Твои командиры тебе позавидовали бы. И вообще, не дай тебе Бог, офицер, когда-либо вспомнить, скольких солдат, чужих и своих, ты погубил и еще погубишь на берегах этой реки…

– Постараюсь никогда об этом не вспоминать. – Чем нежнее он гладил неподатливые волосы женщины, тем они становились мягче, а сама женщина – увлеченнее и податливее.

– Зато женщину, которая омывала тебя от солдатского пота, ты вспоминать обязательно будешь. Причем вспоминать только с благодарностью за дарованные тебе минуты неземной благодати. Кто знает, офицер, может, когда-нибудь, на старости лет, ты даже гордиться будешь не тем, что покорял чужие земли, а тем, что сумел покорить ту, на всю жизнь запомнившуюся тебе, одну-единственную женщину. Все еще простительно молодую и все еще непростительно красивую.

… «Все еще простительно молодую и все еще непростительно красивую…». Как бы там ни было, а теперь, томясь в будке смотрителя причала, капитан вспоминал ласки Терезии с хмельной улыбкой мужчины, познавшего нечто такое, чего не способны познать все остальные мужчины мира. И уже сейчас – права была эта прекрасная дунайская жрица! – начинал гордиться этим.

– На связи капитан Хромов, – ворвался в его бредовые воспоминания голос радиста Воротова.

– Ему-то с какого перепуга не спится?

– Так ведь он воюет, товарищ капитан, – назидательно объяснил ему радист.

– А я, по-твоему, чем занимаюсь? – ворчливо огрызнулся Гродов. – Хотя ты прав, – тут же покаянно признал он, явно некстати возродив в своей памяти образ, но почему-то не Терезии, а Валерии Лозовской, – в последнее время действительно занимаюсь чорт-те чем.

– Докладываю, что только что мы зацепились за небольшой клочок земли на острове Большой Татару, комендант.