Андрей Воронин - Смерть знает, где тебя искать

Сыновья, уже успевшие переодеться в черные брюки и белые рубахи, сидели за столом. Перед каждым стояли столовые приборы, они смотрели на мать, хлопотавшую у плиты. Их тонкие ноздри подрагивали, глаза туманились. Мужчины были похожи на наркоманов, наблюдающих за тем, как наркотик из прозрачной ампулы засасывается в шприц.

– Пахнет-то как вкусно!

– Женская печень лучше, – сказал Григорий, отвечая на восторженное восклицание Ильи.

– Может, лучше. Будет и женская.

– Тише, не ссорьтесь, – пробурчала мать. – Этого только не хватало! Такой момент хороший, а вы начинаете выяснять, что лучше. И то, и то хорошо, – женщина через плечо глянула на своих сыновей.

Те сидели, словно гости на свадьбе, в ожидании, когда войдут жених и невеста.

– Мама, скоро? – спросил Илья.

– Скоро, дорогой ты мой, погоди немного… В кухне появился большой рыжий кот. Отважно и торжественно ступал на коротких лапах. Шел неслышно, играл хвостом и смотрел то ласково на хозяйку, то настороженно на двух мужчин.

– Ну, рыжий, тебе тоже немного дадим. Ты что предпочитаешь, сердце или печень?

– Мама, дай коту кусочек сердца.

– Сейчас, – сказала женщина, взяла кусочек сердца, который дрожал на ее ладони, присела и бережно положила в центр блюдечка.

Кот заурчал и принялся жрать человеческую плоть.

– Еще хочет, – пошутил Илья.

– Хочет-то он хочет, – сказала Наталья Вырезубова, – да кто ж ему даст. Гони его с кухни, Гришенька, гони.

Григорий поднялся, взял кота на руки, подошел к двери, приоткрыл. Животное он прижимал к животу. А затем небрежно швырнул кота на улицу. Тот тяжело, мягко и почти бесшумно плюхнулся на крыльцо.

– Пошел отсюда, ненасытный! – сказал Григорий и осклабился.

Луна осветила его лицо, мертвенно бледное, глаза были широко открыты, и взгляд стал стеклянный, непроницаемый, как у зомби. Взгляд был опрокинут, погружен вовнутрь, в черную дремучую душу.

– Я покурю, – сказал Григорий.

– Покури, – ответила женщина, обваливая кусочки печени в муке, – а я сейчас переверну, – и она принялась деревянной лопаткой переворачивать содержимое большой сковородки.

Затем прикрыла ее стеклянной крышкой, которая мгновенно затуманилась, и присела на табуретку возле плиты. Она смотрела на маленький голубоватый огонек, прислушиваясь к шипению масла.

Илья сидел, прижавшись затылком к лакированной вагонке, которой была обшита дверь кухонной стены, положив руки на стол. Его пальцы немного подрагивали. Острый кадык на небритой шее время от времени судорожно дергался. Илья сглатывал слюну, и тогда кадык напоминал мышь в холщовом грязном мешке, которая никак не может выбраться наружу.

Григорий меланхолично курил. Пепел собирался в серебристый столбик, а затем под собственной тяжестью осыпался на крашенные суриком доски. Григорий смотрел на огромный диск луны, медленно сползающий к темному лесу, смотрел, как волк.

– Почему-то всегда в полнолуние мне немного не по себе и хочется.., хочется.., крови, – словно стихи или молитву произнес он.

– И мне тоже, – выдохнул Илья.

Мать перевела взгляд с Григория на Илью.

– Детки, скоро все будет готово, и мы отпразднуем полнолуние вкусным ужином.

– Скорее, мама!

– Спешка в еде на пользу не идет, – нравоучительно произнесла женщина и тыльной стороной ладони вытерла немного вспотевший, высокий лоб.

Лицо Натальи Евдокимовны было вполне благородное и чем-то отдаленно напоминало римские мраморные скульптуры. Губы тонкие, нитеобразные, зубы белые, широкие, удивительно ровные. Она за свои пятьдесят шесть лет еще ни разу не обращалась к дантисту. Зубы являлись ее гордостью, и она любила подшучивать над братьями, произнося одну и ту же фразу, застрявшую в памяти когда-то давным-давно, когда она была худенькой девчонкой, жившей в ста километрах от Томска в глухом таежном поселке:

– Ну как это зуб может болеть? Зуб – это же кость, а кость болеть не может.

А вот сыновьям с зубами не повезло. Наверное, в их крови проявились отцовские гены, и братья мучились от зубной боли очень часто. Что только они ни делали, как тщательно ни чистили их дважды: утром и вечером, – зубы болели, разрушаемые кариесом.

– Гриша, сынок, – сказала женщина, поглядывая на сковородку, – сходи принеси цветов, десять желтых роз. Надо украсить стол, все-таки не каждый день такой праздник случается, такой ужин готовится!

– Да-да, мама, сейчас, – как послушный ребенок, произнес широкоплечий Григорий, гася сигарету в пепельнице, стоящей на крыльце. – А ты набери воды в вазу, – обратился он к брату, – а то сидишь, кайф ловишь.