Андрей Воронин - Слепой. Мертвый сезон

– Я… э… – Степан Степанович все никак не мог собраться с мыслями после столь неожиданного избавления. – Простите, я… Спасибо вам огромное! – спохватился он. – Вы меня здорово выручили, буквально спасли. Не знаю, как вас и благодарить. Однако по поводу реализации… Видите ли, мои доходы…

Приезжий рассмеялся так легко и непринужденно, словно это не он только что отправил в глубокий нокаут стокилограммового верзилу.

– Бросьте, мастер! – сказал он. – К чему омрачать наш творческий союз разговором о столь низменном предмете, как деньги? Я не вижу на вашем пальце обручального кольца. Одно из двух: либо вы проказник, что в вашем возрасте было бы, мягко говоря, не совсем обычно, либо супруги у вас нет, а значит, найдется свободный угол еще для одного холостяка. Такая оплата труда меня вполне устроит – если, конечно, у вас нет возражений. Да, чуть не забыл! Выпивку и закуску я беру на себя, идет?

Степан Степанович посмотрел на Завьялова, который уже начал слабо шевелиться и постанывать, пытаясь заслониться рукой от бьющего в глаза солнца, и молча кивнул – он был слишком растерян, чтобы найти подходящие слова.

Коридорный внес в номер чемоданы, получил доллар на чай, пожелал постояльцу приятного отдыха и удалился. Глеб повалился на низкую, модных очертаний тахту приятного бежевого цвета, закурил и, отыскивая взглядом пепельницу, снова, в который уже раз, подумал о том, что, вкушая от плодов так называемой западной цивилизации, наш народ почему-то усваивает все самое худшее, с отвращением извергая то немногое, что есть в ней разумного, доброго и вечного.

«Да оно и понятно, – подумал он, лениво поднимаясь с тахты и снова падая, на этот раз в глубокое кресло рядом с журнальным столиком, на котором стояла пепельница. – Ведь разумного, доброго и вечного у нас своего хоть отбавляй. Нас столько лет насильно пичкали разумным, добрым и вечным, что нам интереснее, как выразился один веселый старикан, немного поразвратничать – например, взять на лапу, да не тайком, страшась милиции, товарищеского суда и позорного увольнения, а открыто, на виду у всех и даже с достоинством, потому что так, видите ли, принято в дорогих отелях».

Он поймал себя на том, что начинает ворчать, прямо как Федор Филиппович, усмехнулся, встал, вышел в прихожую и отыскал там холодильник, он же мини-бар. Холодильник был набит под завязку; из съестного там, правда, имелся только шоколад. Так ведь мини-бар – он не для того, чтобы жрать, а для того, чтобы, когда проснешься посреди ночи с раскалывающейся головой, было чем промочить горло и эту самую голову поправить…

Захлопнув холодильник, он поискал прайс-лист, не нашел и равнодушно пожал плечами: ну, обдираловка, ну и что? Слава богу, отдыхать он здесь будет не за свой счет, да и об отдыхе думать рановато: сперва надо сделать работу, к которой пока неизвестно, с какой стороны подступиться.

Докурив сигарету, Глеб разобрал багаж. Новенькие чемоданы соблазнительно пахли кожгалантереей; каждый из них обошелся генералу Потапчуку в кругленькую сумму, но дело было такого свойства, что, получив на руки счет, Федор Филиппович только крякнул, не возразив ни слова.

Разложив и развесив вещи по шкафам и тумбочкам, Глеб некоторое время обозревал стопки новеньких, упакованных в целлофан рубашек на верхней полке и выстроившиеся в ряд пять пар модельных туфель на нижней. Между туфлями и рубашками висели на плечиках четыре костюма – тоже новеньких, с иголочки. Честно говоря, Сиверов не понимал, на что ему сдалась такая пропасть одежды. Впрочем, у богатых свои причуды; хорошо было уже то, что Федор Филиппович не настаивал на повседневной носке всего этого роскошного гардероба.

Вдоволь налюбовавшись тряпками, Сиверов отправился принимать душ и бриться. Затем наступил черед одевания; покончив с этим трудоемким процессом, Слепой остановился перед зеркалом и проверил, хорошо ли видна в вырезе расстегнутой до середины груди черной рубашки увесистая золотая цепь, что обвивала его шею. Цепь была видна даже слишком хорошо; у Глеба возникло острое искушение снять проклятую побрякушку и бросить обратно в чемодан, а еще лучше – спустить в унитаз, чтоб не досталась горничной или коридорному. Однако он сдержался и даже пошел дальше, один за другим нацепив на пальцы четыре тяжелых золотых перстня. «Не порвать бы кому-нибудь физиономию этими штуками», – подумал он, разглядывая свой кулак, сверкающий золотым блеском. Ему подумалось, не перегибает ли он палку, выряжаясь форменным клоуном, но в рамках разработанного плана ему надлежало быть именно таким – богатым, наглым, вызывающе пестрым и при этом – ха-ха! – безукоризненно чистым в глазах родного российского закона.