Богдан Сушинский - Ветер богов

Какие-то из этих слов он произносил вслух, какие-то про себя. Фюрер – он, великий фюрер великой Германии – чувствовал себя обиженным и уязвленным, как развенчанный хамовито настроенной толпой уличный иллюзионист.

– Я просил вашего заступничества, император… – с покаянной горечью признался он, опять устремляя взор на презрительно ухмыляющийся лик Барбароссы. – Возможно, в этом проявилась моя минутная слабость. Но ведь существует легенда. Существует та особая аура, которой пронизано все пространство горного массива, сознание местного люда, вся поднебесность народного духа – верящего вам и заклинающего вас.

Откуда-то из глубины гор вновь донесся приглушенный гул, словно что-то очень тяжелое перемещали по усыпанному гравием склону. Гитлер подошел к выключателю, погасил свет и опять, теперь уже в темноте, присмотрелся к портрету императора. Он мягко фосфоресцировал при свете угасающей луны – безжизненный, бессловесный, бездушный.

«Все это бред! – вдруг взыграла в сознании Гитлера давнишняя идолоненависть, которую во времена своего фюрерства он успел основательно подрастерять. – Никаких духов! Никаких легенд! Никаких великих и всемогущих мертвецов! Мертвец – он и есть мертвец. Величие – в живых и за живыми. Есть только ты, вождь. И народ – отчаявшийся, уставший, который следует за тобой через пустыню несовершенства и варварства…»

– Раттенхубер!

– Здесь, мой фюрер! – вбежав в зал, начальник личной охраны мгновенно сориентировался в темноте и нащупал выключатель.

– Нам пора возвращаться, Раттенхубер.

– Так точно, мой фюрер. Пора. Скоро рассвет.

– Мы спускаемся с вершин, словно духи, которым положено перевоплощаться в людей и прочих тварей незадолго до того, как наступает рассвет.

– На Восточном фронте летчиц, которые пилотируют ночные бомбардировщики, называют «ночными ведьмами». Фанерные бомбардировщики русских. Пилот рассказывал…

Раттенхубер всегда отличался тем, что любая попытка его вклиниться в разговор или добавить что-либо к сказанному собеседником, как правило, оказывалась неуместной.

– Кто это? – взглядом указал фюрер на портрет императора. Русские «ночные ведьмы» его не интересовали.

– Кто-то из германских маршалов.

– Император Барбаросса.

Раттенхубер с грустной миной на лице осмотрел работу старинного мастера и пожал плечами.

– Император так император.

– Уберите его.

Раттенхубер все с той же грустной миной взглянул на Барбароссу, на фюрера и вновь на Барбароссу.

– Прямо сейчас?

– Я сказал: убрать его!

Группенфюрер дотянулся до края портрета и изо всей силы рванул вниз. Как только портрет оказался у него в руках, он сдул с него невидимый налет пыли и улыбнулся почти такой же улыбкой, какой еще недавно улыбался с портрета сам император.

– Выполняя приказ, мой фюрер, велю повесить здесь ваш портрет. Сделанный фотографом. Прекрасный портрет, я видел. «Орлиное гнездо» должно знать только одного императора: который возвел его и восславил. И никаких псалмопений, как любит выражаться в таких случаях Отто Скорцени.

Кобуру Фройнштаг действительно расстегивала так, как расстегивает ее поднятый по тревоге офицер, понимающий, что в этот раз тревога не учебная. И все же Скорцени не поверил ей. Первым его порывом было – оттолкнуть Марию-Викторию, отпрыгнуть в сторону и попытаться обезоружить Лилию, но он понимал, что имеет дело с профессионалкой и что любым своим резким движением может спровоцировать рассвирепевшую ревнующую женщину на то, на что она еще полностью не решилась.

– Не забудьте снять пистолет с предохранителя, унтерштурмфюрер, – металлическим голосом проскрежетал Отто, движением руки заводя княгиню за себя и таким образом прикрывая своим телом. – И дослать патрон в патронник.

Скорцени был почти уверен, что выстрелить в него Фройнштаг не решится. Но в то же время – совершенно не уверен, что она вообще не станет палить, хотя бы в воздух. А ему очень не хотелось поднимать на ноги всех обитателей виллы, включая команду «смертников-торпед».

– Нельзя так вести себя… с женщиной, – нервно отчеканила Фройнштаг, оставляя пистолет у бедра, то есть почти лишая Скорцени возможности одним ударом обезоружить ее. – С женщиной так вести себя нельзя. Так не ведут себя, штурмбаннфюрер. Из постели женщины к другой не уходят.

– Уберите оружие, унтерштурмфюрер, и прекратите истерику, – как можно спокойнее посоветовал Скорцени, замечая, как из каких-то своих тайников княгиня тоже извлекает оружие. И о предохранителе, судя по всему, не забыла. – Если выстрелите в меня, эта пылкая итальянка выстрелит в вас. Жаль, что не смогу стать свидетелем окончания вашей дуэли.