Богдан Сушинский - Ветер богов

Ясное дело, этим парням трудно было позавидовать. Они уже наверняка знают, что с сегодняшнего дня курс их подготовки значительно сокращен и что они поступают в распоряжение германского командования, которое не станет особенно церемониться с ними. Какими же страшными должны быть сны этих людей! Любая, пусть даже самая сложная, военная операция все же дает хоть какой-то шанс на спасение. Но эти солдаты обрекают себя на заведомую гибель. Нет, он ни за что не согласился бы разделить их участь.

– Вы-то сами, конечно, не решились бы стать одним из морских камикадзе, чью храбрость так восхваляете? – точно расшифровала его душевные мучения Стефания.

– Я бы сформулировал это иначе: никогда не соглашусь стать смертником. Лучше покончу жизнь самоубийством.

– О-ля-ля! Вот это откровенность! Попытаетесь как-то обосновать свою, ну, скажем так, категоричность?

– Вы уже могли бы понять, княгиня Сардони, – нарушил он их уговор, – что имеете дело не с обреченной пешкой войны. Я не могу решаться на что-либо, не веря в успех, не имея шансов на спасение, на жизнь. Война, как и любовь, требует вдохновения. В противном случае она превращается в обычную скотобойню. Разве мы не восхищаемся военным искусством, храбростью, жертвенностью, наконец, – Ганнибала, Македонского, Наполеона? Ни один из них не чувствовал себя фигурой на фатальной шахматной доске истории. Это игроки. Азартные, безжалостные, умеющие жертвовать целыми легионами ради достижения собственных замыслов.

– Позволяющие себе жертвовать, – уточнила Стефания.

– Какие потрясающие, неповторимые комбинации и сюжеты человеческой трагедии они умудрялись закручивать! Но разве мир проклял их за это? Наоборот, увидел в этом их величие.

– Не терзайте себя. О вас будут говорить не с меньшим уважением, нежели о Наполеоне. Вот увидите, – совершенно иным, тихим, ласковым голосом утешила его Стефания и нежно, успокоительно погладила по плечу. – Считайте, что это был последний вопрос, который я задала в таком идиотском тоне.

Первый поцелуй, которым они освятили свою встречу, зарождался как бы сам по себе, независимо от всего, что здесь было сказано, – из молчания, настороженных взглядов, инстинктивного влечения друг к другу…

– Могла бы я раньше поверить, что способна влюбиться в такую уродину? – повела ладонью по бугристости его шрамов. – Любое увечье, любой шрам всегда вызывали во мне брезгливую неприязнь.

– Я это почувствовал.

– Неправда, – нежно запротестовала Стефания. – По отношению к вам это вообще никак не проявлялось, поскольку не могло проявиться. То есть я совершенно ясно осознавала, что передо мной уродина и грубиян, однако не возникало той устрашающей отстраненности, которая обычно заставляла меня избегать людей подобного типа.

Прежде чем вновь слиться в поцелуе, они взглянули вначале на казарму, в которой маялись своими предсмертными, а потому райскими снами камикадзе, затем на окна виллы, за одним из которых коршуном витала над их душами пока еще спавшая унтерштурмфюрер Фройнштаг.

– Вы только что были с ней, – не спросила – упрекнула княгиня.

– Я почему-то считал, что со взаимными упреками покончено.

Всем телом прильнув к Отто, девушка тотчас же «оправдалась» перед ним, как способна «оправдываться» только очень пылкая итальянка. Поцелуй, которым она пленила Скорцени, принадлежал не женщине, а демону любви, и по всем законам страсти должен был длиться вечно. В том, что он все же каким-то образом прервался, проявилось что-то неестественное.

Уже поняв, что мужчина ведет себя так, словно он и не был только что в постели с другой женщиной, Стефания все же стремилась окончательно убедиться в этом, нежно заглядывая ему в глаза и при этом грубо провоцируя нежностью касаний и теплотой ладони.

– Был, правда, случай, когда я вдруг возненавидела вас.

– Когда решили, что веду к месту казни. Тогда у вас были основания ненавидеть.

– Вы действительно завели меня в лес, чтобы пристрелить, – будьте уж искренни до конца. Однако ненавидела я вас в те минуты вовсе не так, как ненавидят палача. Вы заставляли меня казнить саму себя.

Лжеграфиня вновь запрокинула голову, ожидая поцелуя, но вместо того, чтобы не подвергать девушку новым пыткам, штурмбаннфюрер непонимающе уставился на нее.

– Я ненавидела вас вовсе не потому, что вы намеревались убить меня. Отлично понимала, что вы обязаны поступить таким образом. В конце концов мы ведь были врагами. У вас появились нежелательные свидетели…