Богдан Сушинский - Ветер богов

…Когда все завершилось и «страсти по инстинкту» улеглись, Гитлер увидел себя как бы с высоты поднебесья. Он увидел себя оголенным посреди заснеженной равнины. Меж сотен окоченевших трупов солдат, брошенных машин и растерзанных лошадей.

А еще – бьющуюся над его остывшим телом в погребальных стенаниях женщину…

…И чудились ему отлетающие к небесам мириады солдатских душ, уже извещавших о своем вечном успокоении пением ангелов и возносящих величие своего фюрера поминальным криком воронья.

– Мы с тобой – вечные, – молвила вдруг Ева. И слова эти показались фюреру нашептанными кем-то из Высших Посвященных.

– Это святая правда, – едва пробился его голос сквозь марево видений.

– Мы с тобой вечные. Иначе зачем эта вечность? К чему она? Лед вечности, застывающий в вечности льдов? В таком случае окажется, что мир соткан из бессмысленности.

– Он и был бы соткан из бессмысленности, мое Евангелие, если бы не существовало нас. И не снисходили бы на все сущее такие вот ночи, как эта.

Они помолчали.

Лунное сияние источало едва слышимую мелодию космических сфер, и какое-то время влюбленные прислушивались к ней, словно к голосу органа.

– Это последняя наша ночь, – неожиданно молвила Ева.

– Почему последняя?

– Такая – во всяком случае. Ведь таких ночей у нас могло быть значительно больше. Очень много. Но их не было.

– Не было, – меланхолично повторил Адольф.

– Эта – действительно последняя, – прижалась щекой к его плечу. – Предчувствую… Обычно ты называешь меня своим Евангелием. – Еве очень не хотелось, чтобы он умолкал. Она ценила эти ночные разговоры. – Мне очень нравится, когда ты так называешь меня. Правда, приходится задумываться: искренне ли.

– …Наша последняя, – молвил фюрер. Ева так и не поняла: то ли поддался ее предчувствию, то ли уже в полусне.

Женщина прислушалась. Нет, не похоже, чтобы уснул.

– Лед вечности, застывающий в вечности льдов… – задумчиво повторила она. – Это о нас с тобой. А ведь многие, по глупости своей, считают нас счастливыми. И безбожно завидуют.

– Обязаны завидовать. Это их удел.

– Скажи, я действительно твое Евангелие?

– Только мое. Причем совершенно безгрешное. Истинно святое.

В военной миссии Семенова ожидали начальник разведывательного отдела штаба Квантунской армии полковник Исимура и его переводчик капитан Куроки.

– Нам стало известно, господин генераль, что вы проявляете все большую нетерпимость к политике японского правительства в Маньчжурии. Нам стало известно…

Презрительно опущенные уголки губ капитана застыли в той возмущенно-оскорбленной мине, которая сразу же заставила Семенова вспомнить, кто есть кто, кому он служит и кто оплачивает все те загулы и увлечения, которыми он скрашивает свое великое маньчжурское бездельничанье за спиной у японских солдат.

– Не могу понять, о чем вы, господин полковник, – обратился командующий к Исимуре, поскольку капитан начал с перевода его слов.

– Ваши офицеры и вы лично постоянно возмущаетесь тем, что Квантунская армия не начинает наступления и даже не собирается переходить русскую границу, – продолжал уже сам Куроки. Командующему давно было известно, что на самом деле перед ним не капитан-переводчик, а генерал Судзуки. Как, впрочем, и для «капитана» не оставалось секретом, что он давно раскрыт. Тем не менее генерал предпочитал выступать в роли вежливого, чинопочитающего переводчика, давая понять Семенову, что роль эта предназначена не для него одного, а для всех тех офицеров, политиков и коммерсантов, с которыми ему здесь приходится иметь дело. А еще – демонстрировать полное пренебрежение к тому, известно ли командующему, кто перед ним, или не известно.

– Армия – на то и армия, господин капитан, чтобы жить с войны, а не с подачек, в соболях-алмазах, – переминался Семенов с ноги на ногу, ожидая, когда восседавшие в плетеных креслах японцы великодушно предложат ему сесть.

– Воюет не армия, воюет император, – назидательно объяснил Исимура, прекрасно понятый Семеновым и без переводчика.

– Штаб Квантунской армии не может начать наступление, пока не будет получен приказ, – вновь перехватил инициативу Куроки.

– Но этого приказа, судя по всему, так и не поступит, а война с германцем вот-вот закончится, в соболях-алмазах, – ожесточился Семенов. Коль уж эти япошки решили потоптаться по его душевным мозолям, пусть выслушают все, что он о них думает.